Logo

___осс___

В долине ОСС - солнце всегда в зените.


Registration is closed

Sorry, you are not allowed to register by yourself on this site!

You must either be invited by one of our team member or request an invitation by email..

Забыли пароль?

Новый пароль будет выслан на ваш e-mail

Вход для пользователей

ПРАЗДНИК СВОИМИ РУКАМИ

октября 19, 2012   Работы автора   *

УСТРОЙ СЕБЕ ПРАЗДНИК САМ!

 ПРИГЛАСИ

 МУЖААМУ,БАБУШКУ,ДЕДУШКУ, ЖЕНУ,ГОСТЕЙ  ДЕТЕЙ!

И ПОСТАВЬ СПЕКТАКЛЬ!

1. СКАЧАЙ БЕСПЛАТНО СЦЕНАРИЙ СПЕКТАКЛЯ С РЕЖИССЕРСКИМИ СОВЕТАМИ. РАЗДАЙ ТЕКСТЫ РОДСТВЕННИКАМ.

2. СВЯЖИСЬ С НАМИ, И МЫ ПРИВЕЗЕМ  КОСТЮМЫ, ДЕКОРАЦИИ, АКСЕССУАРЫ И  МУЗЫКАЛЬНЫЙ САУНДТРЕК.

3 ОТМЕТЬ ДЕНЬ РОЖДЕНИЕ ТАК, ЧТОБЫ ВНУКИ И ПРАВНУКИ СЛАГАЛИ ЛЕГЕНДЫ О ПАПЕ-КАРАБАСЕ, МАМЕ-МАЛЬВИНЕ И ДЯДЕ-БУРАИНО

  СОЗРЕЛ? — ЗВОНИ И ЗАКАЗЫВАЙ  И, ИЗВИНИ, ЕСЛИ  КТО ТО ОПЕРЕДИЛ, У НАС ТУТ ОЧЕРЕДЬ.

8 (921)  894 79 36

ЦЕНА:

СЦЕНАРИЙ, ТЕАТРАЛЬНЫЙ КОМПЛЕКТ  - 5 КОСТЮМОВ , ДЕКОРАЦИИ, АКСЕССУАРЫ, МУЗЫКА, БЕСПЛАТНАЯ ДОСТАВКА ЗА ДВА ЧАСА ДО СПЕКТАКЛЯ , УСТАНОВКА  И ПОМОЩЬ В ПРИМЕРКЕ КОСТЮМОВ- 6000 РУБЛЕЙ

СЦЕНАРИЙ, ТЕАТРАЛЬНЫЙ КОМПЛЕКТ  - 8 КОСТЮМОВ , ДЕКОРАЦИИ, АКСЕССУАРЫ, МУЗЫКА, БЕСПЛАТНАЯ ДОСТАВКА ЗА ДВА ЧАСА ДО СПЕКТАКЛЯ , УСТАНОВКА И ПОМОЩЬ В ПРИМЕРКЕ КОСТЮМОВ — 9000 РУБЛЕЙ

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ УСЛУГИ:  ВИДЕОСЪМКА И ИЗГОТОВЛЕНИЕ ВИДЕОФИЛЬМА  - 5000 РУБЛЕЙ

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ УСЛУГИ:  ФОТОСЪМКА   — 3000 РУБЛЕЙ

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ УСЛУГИ:  ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ (ХОЛСТ, АКРИЛ, ФОТО) В РАМЕ  - 4 000 РУБЛЕЙ

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ УСЛУГИ:   ФУРШЕТ  - 500 РУБЛЕЙ    НА ЧЕЛОВЕКА  ( БЕЗ АЛКОГОЛЯ)

 

(2140)

Аватар (AD)

  AD

каждый день новое фото

октября 18, 2012   Работы автора   AD

 Каждый день я выкладываю по две фотографии, сделанные мной в моих бесконечных странствиях  по миру.Смотреть...

 

(1910)

ДОЛИНА ОСС роман

сентября 25, 2012   Работы автора   Валерий Костин

(1996)

«ОТВЕРТКА» роман

сентября 24, 2012   Работы автора   Илья Стогов

(1407)

Знамение

сентября 24, 2012   Работы автора   Виктор

 

Кижи. Знамение

(рассказ очевидца)

Степан звезд с неба не хватал. Не вышел ростом. Был мал, пахорук и беспутен.

Иван тоже звезд с неба не хватал. Зачем? Своих на погонах хватало.

Ольга  Ильинична тоже не хватала. Не ясно почему. Хотя у нее все для этого имелось: и рожа, и руки и грудь, и фигура и жопа, и характер. Видать не судьба.

Ноздрев хватал, хватал и хватал. То все под себя, то все на себя звездное одеяло тащит. Заколебал совсем.

Петрович тоже не хватал. Только один раз. Они потом на него сами сыпались. Как в партию вступил, так и посыпались, как из ведра. Другие тоже в партию потянулись. Чем мы хуже? Но не вышло. Квоты, говорят, на вашу деревню закончились. Лимит имеется, при вашей жизненной численности, только одно место под солнцем. Если все партийные, то это уже не партия, а народ. Ха-ха. Смысла нет. Не положено. Так что теперь слушайтесь его одного, другие будут вам брехать, а вы не верьте. Вот такие дела.

Братья Фомины не поверили и решили в оппозицию уйти: свою партию создать. Но не тут- то и было. Выслали их из деревни звезды считать в другом месте. В их дом на свободное пространство сразу Петрович переселился. Зажил богато.

Бабка Медведкова втихаря звезды собирала, те, что другие не заметили и не нашли. Прятала. Не пользовалась. Ждала скупердяйка лучших времен. Дождалась – похоронили под железной. Обнаружили случайно,  когда матрас выкидывали и прочий хлам. А не воспользоваться – все в труху превратилось, вышли из употребления, не светят. Обидно.

Глухонемой  Венька нашел одну на дороге. Ладная, целехонькая. Идет, держит, как леденец на палочке, сияет, хвастается. Решили взрослые, кто поумнее, отобрать у дурочка забаву – все равно пропьет или потеряет, так лучше приспособить для общего дела. Но партиец Петрович проявил человечность: «Пусть потешится разок, завтра на общем собрание единогласно конфискуем.  А то не по-людски будет». Просчитался. Не оказалось завтра у Веньки звезды. Потерял или спрятал, или еще чего, но так и не удалось у него добиться признания. Как не пытали всем миром на сходе. Мычит в ответ без толку. На том и разошлись.

Матвеевич также не хватал, вечно у него руки были чем-то заняты. Все какие-то аэропланы, да дирижабли конструировал. Мечтал ракету построить. Но ничего не летало. По земле ползало отменно, но в воздух категорически  не желало подыматься. Беда одна.

Иван Андреевич и Борис Федорович делом были заняты: отношения между собой выясняли. Кто у кого звезду увел. На небо и не смотрели. Не до того было.

Ну а если молодым звезда в руки упадет – парню и девушке, то повезло, так повезло. Сразу свадебку играют. Жить счастливо будут. Долго. Аж, завидно!

А осенью, когда ночью с первыми заморозками начинался звездопад, то вся деревня высыпала на улицу желания загадывать, ловить,  чем не попади заветные кусочки. Бегают, толкаются, кричат, куча мала до рассвета. Празднично. Весело. Молодежь песни поет, пляшет. Желаний немеренно рождается, столько в одночасье, что и не разобрать, где тут чьи? Путаница. Кое-кто и подерется сгоряча.

Хорошо,  что ничего не сбывалось на нашей стороне. Только представьте, что было бы, если претворилось все разом: как жить дальше?

А так каждый своим делом занят, понимает, как дружбу водить с соседями и природой. Не навредить миру. Работаем помаленьку в силу отпущенных нам сил. Грех жаловаться.

Но вот однажды под утро большая звезда пролетела над  деревней. Таких огромных раньше не бывало, видать издалека.  Ярко посветила, просвистела и упала в озеро.  К добру ли, или к войне, или еще к чему даден знак, никто не догадался. Не успели и желания загадать. Посудачили и разошлись досыпать.

А днем с рейсового парахеда сошли трое на причал и сразу к нашей церкви направились. Вначале подумали, что они цыгане. Бородатые: у двоих черные пречерные, у одного посветлее бородища. Один в шляпе, другой в картузе, у третьего беретка на голове. Тот, что повыше всех, в очках. Портфели кожаные, как чемоданы, с замками железными. Все в пальто длинных с  карманами просторными поверх материала нашитыми. В них, ни то, что петух поместится, а  жеребенка запихнуть можно. Наши давай все прятать поскорей. Как бы чего не утащили. Да оказалось  начальство из города, чуть ли не из самой столицы прибыли.

Обошли церковь  вокруг раза три, головы задирают, главки считают. Все ли на месте. На колокольню поднялись. Фотоаппараты достали, щелкают наши виды. Спустились. Стоят, шепчутся, бумажки вытащили из чемоданов, развернули, читают вслух, бормочут по-умному. Затем Петровича подзывают, он один  у нас партийный, а значит своего рода тоже начальство, и заявляют:

— С сегодняшнего дня объявляем  церковь музеем! Памятником архитектуры! Храм для посторонних закрыть до особого распоряжения. Сообщите местному населению, чтобы никто не своевольничал и свечек больше не жег. Всем ясно? Это теперь народное достояние. Охраняется государством. Будем реставрировать…

— Чего-о? – не понял Петрович, хоть и был партийным, а значит своего рода начальство, и директив всяких и постановлений начитавшийся до самой одури. Он их каждый божий день получал. Должен был знать умные слова.

— Отремонтируем по-научному. Вот чего. Еще лучше будет. Понятно?

— Чего не понять, ежили, начальство говорит. Ему виднее…  А делать чего требуется? Ентот, как его, му-му-зей он при колхозе будет или как? Нам бы овса маленько, раз такое дело, лошадок кормить, своего на зиму может не хватить, сверх вашего плана в этом году в закрома родины насдавали по настоятельному требованию партии. Не отказать. Не откажите и вы, по такому случаю. Ну и трактор бы новый и электричества. Своего нет. Или хоть дешевого керосину в избытке.

Переглянулись начальники, заулыбались, посмеиваются в бороды.

— Теперь колхоз ни к чему. Служить будете. Туристов принимать. Ставку получать согласно штатному расписанию. Деньгами, а не трудоднями. Директора вам назначим, из города пришлем. Будете ныне жить в музее-заповеднике под открытым небом. Счастья своего не понимаете: утром на службу, вечером домой. По режиму.

Е-маю-ю! Что тут началось! За что? Ладно, работать больше не придется — служить — так служить. Нам к режимам не привыкать. Пожили, повидали на своем веку разных-преразных. Но зачем на улице? Места мало что ли в домах? Чего под открытым небом околачиваться? Известно, какая у нас нервотрепка с погодой. А почто в храм людей пущать по разрешению?  Не уж то только партийные смогут ходить?

А церковью своей мы очень гордились. Рассказывали, сам Петр Алексеевич, император, руку приложил. Как-то,  едучи единожды водою на ботике, решил сойти на наш берег и привал устроить. Покуролесить. Он это дело любил. Понятно: выпил, закусил, потанцевал с  фрейлинами. От души гульнул. Вот и приглянулся  ему наш островок. Настало время отплывать, прощаться. Пригласил народ на церемонию. Вышел на крутой берег, посмотрел  вдаль: островков разных кругом видимо-невидимо, лодка одиноко плывет, избы чернеют там и сям, лес шумит, синее небо с белыми облаками сверху глаз радуют, мужики без шапок стоят.  Задумался, загрустил Петр,  видно не хотелось покидать  чудное место, но тут кто-то ему чарку вина подносит. Выпил залпом,  взбодрился. Глазищами сверкнул, да как гаркнет:

— Повелеваю!  - Здесь, говорит, будет город заложен назло надменному соседу, отсель грозить мы будем…  — но тут его, кажись, Меньшиков, за рукав дернул и зашептал на ухо: мол, где шведы, а где мы. Промашка вышла.  А жаль, в Петербурге сейчас бы жили, на трамваях и автобусах ездили, по каналам плавали. В туфлях по Невскому проспекту гуляли… Но Петр Алексеевич не растерялся.  На то он и царь.

— Решено! Пусть  будет церковь воздвигнута! В честь Преображения Господнего. – А сее событие в августе месяце происходило. И тут  же  своей  рукой  план нарисовал — храм двадцатидвухглавый. Народ ахнул – ничего подобного не строили. Солдаты-преображенцы и семеновцы рявкнули во все горло: ура, ура, ура-а-а! Всем по стопке налили, по соленому огурцу выдали. Петр Алексеевич, император, щедрой рукой отсыпал в кошелек денег – передайте на народную стройку. Стали по очереди передавать: от князя Меньшикова к следующему по ранжиру. Пока до народа дошел кошелек в нем только пуговицу от мундира обнаружили. А жаловаться бесполезно: в том же порядке пока челобитная назад  до царя-батюшки дойдет, то сами и виноваты окажемся. Известное дело. А спины под плеть никому подставлять не хотелось.

Пришлось на свои средства и своими силами, да молитвами, царскую волю народу исполнить. А пуговицу под первый камень заложили по обычаю на счастье. Так что мы своей церковью очень гордились.  Не было такой, нет, и не будет! Единственная в отечестве. Своя, родная.

Погрузились начальнички обратно на пароход и отплыли до столицы. Ну, после них жизнь и закипела в деревни. Распоряжения, циркуляры, постановления, приказы посыпались как из решета. Что сделать в первую очередь, что во вторую. Здесь прибейте, а здесь оторвите, капай-кидай-закидывай,  то, что тогда оторвали, прибейте обратно, и это еще раз оторвите и еще раз прибейте, но, самыми крепкими гвоздями. Не продохнуть, ни разогнуться. А говорили – служить будем! Одна радость, что не от заката и до рассвета, а по часам с перерывом на обед.

Первым делом директора прислали, как и обещали. Не обманули. Затем все огородили: заборов, оград, изгородей понаставили. Электричество подключили, правда, только для музейных нужд, нам, местным жителям, почему-то уже не хватило. А может и не положено нам с лампочками зимой куковать. Кто их начальство разберет? Калитки на замках. Видеокамеры на столбах круглые сутки за нами наблюдают. Не прошмыгнуть. Милиционеров взвод, пожарных отделение, охранников в штатском платье, само собой не забыли. Ну, а проверяющие из министерств, сами нас не забывают: ездят целыми делегациями. Вход только по специальным билетам и за деньги. К берегу без разрешения не причаливать. Вечером рядом с церковью не гулять, песен не петь, по острову без надобности после закрытия заповедника без пропуска не шляться: штрафы за это полагаются. Ну, а цены за проезд на пароходе до города Петрозаводска и провоз багажа  теперь каждый год по уважительным причинам повышают. Не наездишься.

Местный народец , конечно, не растерялся и на службу потянулся. Петрович, понятно, в дирекции пристроился. Степан в милицию подался, Веньку определи мусор убирать за туристами, Ольга Ильинична на экскурсовода выучилась, у не все данные для этого имелись. Ноздрев быстренько завхозом устроился. Матвеевич по технической части в гору пошел. А Иван никуда не пошел. Решил отдельно жить. Своим умом. А церковь до сих пор реставрируют: Фоминых то выслали, а они лучшие плотники, мастера в своем ремесле.

А звезды – распоряжение сверху спустили  -  пришлось сдать в фондохранилище на сохранение. Конечно, не все, кое-кто и припрятал до лучших времен. Да разве скажут.

С тех пор и существует  на Кижском острове «Государственный историко-архитектурный музей-заповедник под открытым небом»…  Вот что бывает, когда звезда падает, а никто из своих  желания не загадывает, а посторонние этим пользуются.  Ну не дураки ли мы? Так и живем под открытым небом на виду у всего мира. (1895)

Аватар (*)

  *

Греческие горки

сентября 19, 2012   Работы автора   *

ВОЙТИ

(1556)

Аватар (*)

  *

Греческие зарисовки

сентября 17, 2012   Работы автора   *

ВОЙТИ

(1761)

Запрет совпадения

сентября 14, 2012   Работы автора   Сергей Протасов

 

ЧИТАТЬ

(2016)

«Несвятые святые»

сентября 12, 2012   Работы автора   Тихон Шевкунов

(1596)

Аватар (*)

  *

По Греции на автомобиле

сентября 7, 2012   Работы автора   *

ГРЕЦИЯ

Удивительная ,легендарная,  в прямом смысле этого слова, страна.

наш маршрут пролегает через место где состоялась

Битва у Фермопил

 в 480 г. до н.э.Персы начинают войну против Греции. Но сначала во все греческие города были направлены персидские послы с требованием «земли и воды», т.е. признания власти над собой персидского царя. Для греков это требование прозвучало как гром среди ясного неба. Всеобщий ужас был настолько велик, что большинство греков покорно признало власть персов над собой. Сопротивляться решили лишь немногие, и первыми среди них были спартанцы и афиняне. В Спарте персидских послов бросили в колодец, посоветовав, чтобы они сами взяли себе там землю и воду. Афиняне казнили не только послов, но и переводчика – за то, что он осквернил благородный греческий язык передачей столь гнусного предложения. Конечно, убийство безоружных людей не делает чести никому, но тем самым спартанцы и афиняне хотели показать персам и всему миру, что предстоящая борьба будет кровавой и беспощадной, что сами они с презрением отвергают жизнь под игом персов, предпочитая погибнуть свободными людьми, с оружием в руках.

Ксеркс и греческие лазутчики. Владыка персов был абсолютно уверен в победе. Когда в персидском лагере были схвачены греческие лазутчики и их хотели казнить, царь случайно узнал об этом. Он отменил казнь, приказал провести греков по всему персидскому лагерю и показать все, что они пожелают увидеть. Затем он пригласил их к себе, расспросил через переводчика, все ли желаемое они посмотрели, и отпустил восвояси. Этот жест должен был произвести сильное впечатление на греков. Ксеркс надеялся, что теперь, убедившись в его мощи и решимости, греки наконец-то одумаются, перестанут держаться за какую-то свою, непонятную персам, свободу и добровольно подчинятся его воле. Перед тем, как выступить в поход, Ксеркс еще раз отправил послов к грекам с требованием подтвердить обещание «земли и воды». Только Афины и Спарту персидское посольство обошло стороной. Это исключение не обещало афинянам и спартанцам ничего хорошего.

Войско персов переправляется в Европу. В самом узком месте пролива Геллеспонт (ныне Дарданеллы), отделяющего Азию от Европы, финикийские строители соорудили хитрый мост, соединивший оба берега: поставили борт о борт корабли, положив сверху настил. Но налетел шторм, от моста остались одни щепки. Разъяренный Ксеркс приказал казнить строителей, а море высечь плетьми и опустить в него оковы, чтобы впредь оно не дерзало противиться его воле. После этого был выстроен новый мост, намного прочнее прежнего, и по нему персидское войско двинулось в Европу. Переправа длилась непрерывно семь дней и ночей.

Затем Ксеркс отдал новый приказ, и вся огромная армия, как один человек, повинуясь его воле, двинулась против Эллады. Фракийцы и македоняне, через земли которых шел путь персов, поспешили изъявить им покорность. Правда, македонский царь Александр сочувствовал грекам и, находясь в лагере персов, время от времени сообщал греческому командованию важную информацию.

Планы греков. Первоначально десятитысячное ополчение греков намеревалось оборонять горный проход, который вел из Македонии в Фессалию, т.е. в Северную Грецию. Однако греческие военачальники узнали, что другими дорогами враг может без труда зайти им в тыл. К тому же фессалийская аристократия даже не скрывала своих симпатий к персам, так что оставлять у себя за спиной вероятных предателей греки не решились. Они без боя оставили персам Фессалию, которая, кстати, славилась своей конницей. Без дальнейших размышлений фессалийцы перешли на сторону Ксеркса и стали служить ему.

Царь Леонид и его 300 воинов. Новый план войны предусматривал одновременную защиту Средней Греции на суше и на море. Те немногие греческие полисы, что решили сражаться за свободу до конца, собрали вместе войско и флот. По предложению афинян, командование объединенными силами было поручено спартанцам, которых возглавлял царь Леонид. Отобрав себе триста воинов (только тех, у кого были сыновья), Леонид собрался выступать. При виде этой горсти людей дрогнули даже привыкшие ко всему сердца спартанских старейшин. Они сказали Леониду: «Возьми хотя бы тысячу». Царь ответил: «Чтобы победить, и тысячи мало, чтобы умереть, довольно и трехсот».
Фермопильское ущелье. Греческие боевые корабли (271 триера) стали на якорь у северной оконечности острова Эвбея, поджидая флот Ксеркса.

Слева от их позиции сухопутная дорога шла вдоль горного склона по самому морскому берегу через теснину, которая получила название Фермопилы («Теплые ворота») из-за горячих серных источников, которые до сих пор существуют в этом месте. В самом узком месте Фермопильского ущелья, как сообщают древние историки, едва могла проехать телега. Именно это место и было избрано эллинами для обороны, т.к. здесь персам было трудно использовать свое подавляющее численное превосходство. Здесь в конце августа 480 г. до н.э. собрался четырехтысячный отряд Леонида – большей армией он не стал рисковать, сберегая силы греков для будущих сражений. Ущелье задолго до этих событий было перегорожено оборонительной стеной с двумя башнями. Теперь греки укрепили эту стену, разбили за ней лагерь и стали поджидать неприятеля.

Персидские разведчики у греческого лагеря. Ждать пришлось недолго: вскоре показались всадники из персидского авангарда. Наткнувшись на преграду, они сообщили о противнике Ксерксу, и царь остановил свои полчища. К стене подъехал персидский разведчик и долго рассматривал греческий лагерь, пытаясь определить численность сил противника и с любопытством наблюдая, чем там занимаются. Когда он вернулся и доложил царю результаты своих наблюдений, тот очень удивился. Оказалось, что одни из спартанцев, которые находились у самой стены, распевали песни, аккомпанируя себе на музыкальных инструментах, другие занимались своей шевелюрой, тщательно расчесывая волосы. Ксеркс не знал, что в мирное время спартанцы подчинялись жесточайшей дисциплине, и только во время войны допускались послабления, можно было заботиться о своей внешности и развлекаться пением военных песен, поэтому война для спартанцев всегда была праздником.

Персидский царь решил, что противник не в своем уме, и вызвал к себе бывшего спартанского царя Демарата, который был изгнан из Спарты и нашел приют в Персии. Тот объяснил, что такое поведение спартанцев может означать только одно: они готовятся к смертному бою и дорого продадут свою жизнь. Ксеркс не поверил и четыре дня выжидал, надеясь, что эта горсть безумцев либо разбежится, либо сдастся. Не дождавшись, он отправил к Леониду парламентера с требованием сложить оружие. Тот ответил: «Приди и возьми».

Первый день сражения. Тогда Ксеркс приказал мидянам схватить наглецов и привести их к нему живыми. Но, как стремительно они атаковали противника, стремясь отличиться на глазах царя, точно так же и откатились назад, наткнувшись на несокрушимую оборону греков. Еще несколько атак – и вновь мидяне, оставляя множество убитых и раненых, отступали под ударами фаланги. Вот тогда Ксеркс и понял, что людей в его войске много, а вот мужей мало. И он решил послать в бой гвардию, которой командовал его любимец Гидарн. «Бессмертные» бросились в атаку, закипел кровопролитный бой. Пока он шел, Ксеркс несколько раз вскакивал с золотого трона в тревоге за судьбу своего отборного войска. Наконец и «бессмертные», отчаянно сопротивляясь, были вынуждены отступить. Так закончился первый день сражения при Фермопилах.

Битва у Фермопил 480 г. до н.э.
Второй день сражения. На следующий день Ксеркс приказал атаковать непрерывно, надеясь, что защитники Фермопил будут измотаны непрерывным боем. Но Леонид постоянно заменял уставших передовых бойцов свежими, греки умело оборонялись в теснине и понесли пока небольшие потери, персам так и не удалось преодолеть стену. Владыка персов оказался в растерянности, но вдруг к нему явился местный житель по имени Эфиальт и предложил за деньги показать горную тропу, которая шла в обход ущелья и выводила в тыл защитникам Фермопил.

Персы идут на хитрость. Вечером, в то время, когда в домах зажигают огни, весь корпус, т.е. 10 тысяч человек «бессмертных», бесшумно покинул лагерь и стал подниматься по извилистой горной тропе на склоне горы Эта. Впереди шли Гидарн с проводником, предателем Эфиальтом. Путь занял всю ночь. Когда небо на востоке стало светлеть, они вышли на плоскогорье, густо заросшее дубами и вдруг, к своему удивлению, увидели у догоравших костров каких-то воинов, которые поспешно натягивали на себя доспехи. Это был отряд фокидян в 1000 человек, которых Леонид оставил охранять тропу (о ее существовании греки знали). Те тоже были ошеломлены, когда вдруг на исходе ночи зашуршала прошлогодняя листва под ногами множества людей и между деревьями появились персы.

Персидские воины Ксеркса
Встреча с фокидянами. Гидарн с опаской спросил проводника: «Это спартанцы?» Услышав отрицательный ответ, он успокоился и приказал своим воинам отбросить противника. Под градом персидских стрел фокидяне бросились вверх по склону и выстроились в боевой порядок. Но персы не стали их преследовать, а двинулись по тропе дальше. Тогда начальник фокидян послал одного из воинов к Леониду с известием о движении персов в тыл грекам.

Спартанцы не отступают. У Леонида оставалось еще несколько часов, прежде чем «бессмертные» покажутся в глубине Фермопильского ущелья. Срочно собрался военный совет, и на нем спартанский царь объявил, что с выходом противника в тыл дальнейшая оборона Фермопил теряет смысл, поэтому он отпускает всех, кроме спартанцев, которым военный устав запрещал отступление при любых обстоятельствах.

Не забыл он и отправить к союзному командованию греков вестника с сообщением о прорыве персов в Среднюю Грецию: о печальной участи спартанцев и их боевых товарищей сообщил афинский посыльный корабль, который до этого дежурил при отряде Леонида. Кроме 300 спартанцев и их илотов, Леонид оставил в качестве заложников 400 фиванцев, которых подозревали в измене. Сами отказались уйти и остались со спартанцами 700 воинов из городка Феспии в Средней Греции.

Завершив неотложные дела и оставшись только с теми, кто собирался умереть вместе с ним, Леонид сказал: «Давайте-ка позавтракаем, друзья, ведь обедать нам придется уже в Аиде».

Спартанцы-гоплиты
Последний бой. Вскоре главные силы персов вновь двинулись на приступ ущелья. Улучив момент, к ним с униженной мольбой о пощаде бросились фиванцы. Оставшаяся с Леонидом горсть воинов на этот раз покинула свою позицию у стены и стремительно атаковала противника. В завязавшейся схватке Леонид погиб одним из первых. Дальше спартанцы и персы дрались за его тело. Наконец спартанцам удалось отбить своего царя. Они отступили на холм в глубине ущелья и оборонялись там до конца, пока не были расстреляны персидскими лучниками. К полудню бой затих. Все защитники Фермопил были мертвы. Ксеркс распорядился из-под груды трупов выкопать тело Леонида, отрубить ему голову и насадить на копье. Это показывает, насколько он был разъярен героическим сопротивлением греков, ведь персидский военный обычай предписывал уважать храбрость в павшем неприятеле и отдать ему воинские почести.

Очередная хитрость Ксеркса. Геродот рассказывает: «С телами павших царь сделал вот что: из всего числа павших в его войске под Фермопилами (а их было 20 тысяч человек) Ксеркс велел оставить около тысячи, а для остальных вырыть могилы и предать погребению. Могилы были покрыты листвой и засыпаны землей, чтобы люди с кораблей их не увидели. Глашатай же… сказал всему собранному персидскому флоту вот что: „Союзники! Царь Ксеркс позволяет всякому, желающему покинуть свое место, пойти посмотреть, как он сражается с этими безрассудными людьми, которые возмечтали одолеть царскую мощь!“ После этого объявления так много людей захотело смотреть тела павших, что не хватило даже судов для перевозки всех. Они переправлялись и смотрели, проходя по рядам мертвых тел. Все верили, что лежавшие там мертвецы были только лакедемоняне и феспийцы (за них же считали и илотов). Все же ни для кого из приехавших не остался в тайне поступок Ксеркса со своими павшими воинами. И это было действительно даже смешно: из всего числа павших персов на виду лежала только 1000 трупов, тогда как павшие эллины – 4 тысячи мертвых тел – все вместе были свалены в одно место».

Памятник Леониду и память о спартанцах. Когда закончилась война, на месте гибели отряда Леонида был воздвигнут памятник – статуя льва (Леонид по-гречески означает «львенок»). На постаменте были высечены слова:

«Путник, поведай спартанцам о нашей кончине:
Верны законам своим, здесь мы костьми полегли».
Павших спартанцев на родине почитали как героев. Даже спустя шесть веков в Спарте помнили их всех по именам.

А персам поражение спартанцев открывало дорогу в Среднюю Грецию.

 

впрочем это место привлекает на только ценителей воинской славы и великой греческой истории . Здесь течепт горячая река  с температурой воды в сорок градусов с крсивыми водопадами и пенистой лечебной водой.

 

СМОТРЕТЬ И ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

(2274)

Аватар (*)

  *

МИСС 2012

августа 26, 2012   Работы автора   *

(1685)

биография

августа 17, 2012   Работы автора   Никита Михалков

Никита Сергеевич Михалков родился 21 октября 1945 года в Москве. Отец — Сергей Владимирович Михалков, известный детский писатель, мать — Наталия Петровна Кончаловская.

В кино Никита Михалков начал сниматься в 14 лет. В 1960 г. сыграл в маленьком эпизоде в фильме Василия Ордынского «Тучи над Борском», в 1961 г. — в фильме Генриха Оганесяна «Приключения Кроша». В 18 лет сыграл одну из главных ролей в фильме Георгия Данелия «Я шагаю по Москве» и спел там доныне популярную одноименную песню. После чего юный Михалков сразу сделался всенародно любимым и очень известным. В год выхода фильма Михалков поступает в Театральное училище имени Щукина.

В 1966 г. Михалкова отчисляют из Щукинского училища за нарушение дисциплины (Михалков неоднократно игнорировал запрет на киносъемки, который существовал для студентов училища). Он переводится на 2-й курс режиссерского факультета ВГИКа в мастерскую Михаила Ромма — там же за восемь лет до него учился его старший брат Андрей Кончаловский.

В 1971 году Никита Михалков заканчивает ВГИК. Его дипломной работой стала короткометражная картина «Спокойный день в конце войны». После окончания института Никита Михалков неожиданно для всех уходит в армию, на Камчатку в атомный подводный флот.

Демобилизовавшись, Н. Михалков вернулся в кинематограф. В 1974 году на экраны страны вышел первый фильм Михалкова-режиссера «Свой среди чужих, чужой среди своих».

Десятилетие 1974—1984 гг. прошло для Н. Михалкова очень плодотворно. Практически ежегодно на экраны страны выходили его фильмы: «Раба любви» (1976), «Неоконченная пьеса для механического пианино» (1977), «Пять вечеров» (1979), «Несколько дней из жизни И.И. Обломова» (1980), «Родня» (1982), «Без свидетелей» (1983). Его фильмы получают международное признание, завоевывают множество призов на международных и всесоюзных фестивалях. Также на рубеже 80-х годов Михалков много и успешно снимается как актер. Самые известные его роли: «Сибириада» (1979 г.) — режиссер Андрей Михалков-Кончаловский (1979 г.), «Вокзал для двоих» (1983 г.) и «Жестокий романс» (1984 г.) — режиссер Эльдар Рязанов.

В 1984-м Никите Михалкову присвоено звание народного артиста РСФСР.

В 1987 году Никита Михалков представляет публике свою новую картину «Очи черные». Фильм снимался в Италии, в главной роли — Марчелло Мастроянни. Эта работа была отмечена множеством призов на международных кинофестивалях. Во время съемок фильма у Михалкова родилась дочь Надя. День ее рождения (27 сентября) Никита Михалков «увековечил» в «Очах черных»: специально выложил число «27» цветами на клумбе в одной из сцен.

В конце 80-х Михалков создает продюсерское объединение «Три Тэ» (Творчество, Товарищество, Труд), которое успешно работает и по сей день.

Первым фильмом, созданным при участии этого объединения, стала картина Н. Михалкова «Урга» (1991 г.) — притча о монгольской семейной паре, живущей в степи. Картина имела шумный успех на международных кинофестивалях, собрала богатый урожай призов, была номинирована на «Оскар».

В апреля 1990 года Никита Михалков был избран президентом Всероссийской теннисной федерации, в отставку ушел в сентябре 1995 г.

С января 1992 г. Никита Михалков — член Президиума Российского Международного Фонда культуры. 21 мая 1993 года Никита Михалков был избран председателем правления Российского Фонда Культуры (вместо академика Дмитрия Лихачева, оставшегося почетным президентом Фонда).

В 1993 году Михалков завершает многолетнюю работу над фильмом «Анна от 6 до 18», рассказывающим о жизни его дочери Анны.

Никита Михалков с дочкой Надей

В 1994 году снял фильм «Утомленные солнцем». Фильм получил множество международных наград, главными из которых являются Гран-при Каннского кинофестиваля и «Оскар» за лучший иностранный фильм.

В 1998 году Никита Михалков избран председателем Правления Союза кинематографистов РФ.

В 1999 г. выходит новая картина Н. Михалкова «Сибирский цирюльник». Одновременно с выходом этого фильма в прессе поднимается шквал доводов и предположений, связанных с возможным выдвижением Михалковым своей кандидатуры на президентских выборах. Эти слухи не подтвердились, в списке кандидатов в президенты 2000 г. фамилия Н. Михалкова отсутствовала.

В 2003 г. Никита Михалков активно занимается документальной публицистикой. Совместно с телеканалом «Россия» выпустил цикл программ о белогвардейцах под названием «Никита Михалков. Русский выбор». В этом же году вышли две документальные картины «Отец» и «Мама», приуроченные к 90-летию С. Михалкова и 100-летию Н. Кончаловской. Эти фильмы транслировались по центральным каналам телевидения. Лента «Мама» была отмечена главным призом Международного кинофорума «Золотой витязь».

В 2005 году Никита Михалков переизбран на пост председателя Союза кинематографистов России(в октябре 2005 года Михалков ушел в творческий отпуск всвязи со съемками нового фильма). В этом же году он выступил продюсером художественного фильма «Статский Советник». Эта лента признана «Лучшим продюсерским проектом года» на МКФ «Кино-Ялта -2005».

Юбилейный для режиссера год стал урожайным на кинороли. Это и одна из главных ролей князя Пожарского в «Статском советнике» (за которую Михалков получил приз «Кинотавра», приз Фестиваля российского кино во Франции,премию кинопрессы «Золотой овен», национальную кинопремию «Золотой орел»), и роль в кинокомиксе Алексея Балабанова «Жмурки», где Михалков удивил зрителей новым для актера амплуа гротескового бандита, а также роль российского дипломата в психологической драме Кшиштофа Занусси «Персона нон грата». В этом же году Михалков снялся в картине «Мне не больно» А. Балабанова и в проекте Владимира Хотиненко о возникновении Христианства, завершил работу над второй частью многосерийного фильма «Никита Михалков. Русский выбор». о судьбе российской эмиграции начала 20-ого века. Также в 2005 году Михалков выпустил документальную ленту «Генерал Кожугетыч» к 50-летию министра МЧС Сергея Шойгу, с которым режиссера связывает многолетняя дружба.

Весь 2006-ой год был посвящен работе над фильмом «12». Создавая его, Никита Михалков отталкивался от культовой ленты 60-х «12 разгневанных мужчин» Сидни Люмета. В итоге получилось совершенно новое, оригинальное произведение, о проблемах и вопросах нашего времени.

8 сентября 2007 года Никита Михалков во второй раз стал обладателем «Золотого льва» — главной награды Венецианского кинофестиваля — за картину «12», которую он снял после 8-летнего перерыва в художественном кино. Все газеты, журналы и интернет-сайты были заполнены статьями о режиссере и его новой картине. Жаркие дискуссии шли среди кинокритиков, разделив их на два лагеря — тех кто ЗА и, кто ПРОТИВ идеи фильма. А студия ТРИТЭ была буквально звалена сотнями тысяч писем с исповедальными историями благодарных зрителей.

Спустя месяц внимание прессы вновь приковано к Никите Михалкову. По просьбе Телеканала «Россия» он создает небольшой фильм-зарисовку к 55-летию президента России В.Путина. Лента под названием «55» вызвала горячие споры в обществе. Оппоненты Михалкова почему-то посчитали зазорным публично поздравлять главу своего государства, забывая о том, что Михалков прежде всего обращался к товарищу и другу и сделал очень трогательную и тонкую художественную работу, а никак не политическое заявление, как это пытались представить противники творчества режиссера.

Ну, а в январе 2008 года была поставлена еще одна точка в споре о важности ленты «12». Российские киноакадемики назвали фильм «Лучшей картиной года». «12» получил сразу 16 статуэток «Золотого орла» в 5-ти номинациях (в том числе за монтаж, музыку, режиссуру и за актерские работы). К тому же лента «12» вошла в финальный «шот-лист» претендентов на кинопремию «Оскар» в номинации лучший зарубежный фильм. А в июле 2008 года на Международном кинофестивале в Карловых Варах фильм «12» получил приз зрительских симпатий, несмотря на то, что картина была представлена ВНЕ конкурса.

30-ого марта 2009 года Никита Михалков был вновь избран на пост председателя правления Союза кинематографистов.

Весной 2010 года в канун 65-летия Великой Победы вышел на экраны фильм Н. Михалкова «Утомленные солнцем-2. Предстояние». Картина стала участницей конкурсной программы Каннского международного кинофестиваля, удостоилась награды «За духовность в культуре» на российском кинофестивале «Виват кино России!» и приза «Зрительских симпатий» кинофестиваля «Балтийские дебюты».

3 мая 2011 года на экраны вышла завершающая часть «Утомленные солнцем-2. Цитадель» А Российская оскаровская комиссия выдвинула эту ленту на соискание знаменитой голливудской премии в номинации «Лучший фильм на иностранном языке»

В декабре этого же года зрители, наконец, смогли увидеть полную версию дилогии, без сокращений, со сценами, специально снятыми для телесериала. Показ прошел на канале Россия. В этой картине появились новые персонажи и сюжетные линии, более понятными стали некоторые истории главных героев, например, почему потеряла дар речи Надя или как удалось выжить Мите после попытки самоубийства.

Сейчас режиссер работает над экранизацией рассказа И. Бунина «Солнечный удар».

    Также Никита Михалков:
  • в 1978 году стал лауреатом премии имени Ленинского комсомола;
  • с 1984 года — народный артист РСФСР;
  • 21 октября 1995 года указом Президента РФ Михалков награжден орденом «За заслуги перед отечеством» III степени;
  • член Президиума Всемирного Русского собора (1995 год);
  • член Комиссии РФ по делам ЮНЕСКО;
  • сопредседатель Совета Российского Земского Движения. Никита Михалков имеет почетную степень доктора наук Международной академии наук и искусств;
  • к 50-летию Михалкова Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II удостоил юбиляра высшей награды Русской Православной Церкви — ордена Сергия Радонежского I степени;
  • 30 октября 1995 года ректор МГУ Виктор Садовничий вручил Никите Михалкову почетный знак Московского государственного университета;
  • 10 февраля 2004 г. Никита Михалков награжден орденом Рыцаря Большого Креста и премией Витторио Де Сика.
  • 02 июня 2005 года Никита Михалков отмечен призом XVI ОРК «Кинотавр» «За личный вклад в развитие кинематографа».
  • 12 июля 2005 года Никита Михалков отмечен призом II Международного кинофестиваля «Золотой Абрикос»(Ереван) «За вклад в мировой кинематограф».
  • 16 сентября 2005 года основатель «Студии ТРИТЭ» Никита Михалков назван «Человеком года в кинобизнесе» по итогам IV Национальной премии в области кинобизнеса (Киноэкспо-2005)
  • 28 октября 2005 года Никита Михалков был награжден указом президента орденом «За заслуги перед Отечеством» II степени".
  • 23 ноября 2005 года Никита Михалков был удостоен высшей общественной награды России – ордена Александра Невского «За труды и Отечество».
  • В 2007 году Никита Михалков избран председателем Общественного Совета при Министерстве обороны РФ.
  • 10 июля 2010 года Никита Михалков был награжден «Золотым глобусом» за « Вклад в развитие мирового киноискусства» на МКФ в Карловых Варах
  • 21 октября 2010 года Президент России Дмитрий Медведев подписал Указ о награждении Никиты Михалкова орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени.

(1586)

Здесь все

августа 15, 2012   Работы автора   Никита Михалков

(1318)

Аватар (*)

  *

остров свободы

августа 12, 2012   Дороги, Работы автора   *

Удивительный мир единения с природой. Радость неистово голубого неба. реликтовых сосен и совершенно необыкновенного моря. Хорватия заряжает на целый год, поэтому раз в году в хорватии нужно бывть Продолжение...

(4996)

Война страшна покаянием. Стеклодув

июля 9, 2012   Работы автора   Александр Проханов

зарегистрировано в ИНРАО

 

ЧИТАТЬ

(1357)

Война с востока. Книга об афганском походе

июля 9, 2012   Работы автора   Александр Проханов

зарегистрировано в ИНРАО

 

ЧИТАТЬ

(1390)

Виртуоз

июля 9, 2012   Работы автора   Александр Проханов

зарегистрировано в ИНРАО

 

ЧИТАТЬ

(1314)

«Контрас» на глиняных ногах

июля 9, 2012   Работы автора   Александр Проханов

зарегистрировано в ИНРАО

 

ЧИТАТЬ

(1682)

СТИХИ (продолжение)

июля 7, 2012   Работы автора   Евгений Евтушенко

зарегистрировано в ИНРАО

 

ВХОД

(1266)

СТИХИ

июля 7, 2012   Работы автора   Евгений Евтушенко

зарегистрировано в ИНРАО

 

ВХОД

(1338)

«Прости и отпусти»

июля 7, 2012   Работы автора   Игорь Николаев

зарегистрировано в ИНРАО

ВХОД

(1176)

«На обложке журнала»

июля 7, 2012   Работы автора   Игорь Николаев

зарегистрировано в ИНРАО

ВХОД

(1296)

«Здравствуй»

июля 7, 2012   Работы автора   Игорь Николаев

зарегистрировано в ИНРАО

 

ВХОД

(1280)

«Миллион красивых женщин (2cd)»

июля 7, 2012   Работы автора   Игорь Николаев

зарегистрировано в ИНРАО

 

ВХОД

(1403)

«Как ты прекрасна»

июля 7, 2012   Работы автора   Игорь Николаев

зарегистрировано в ИНРАО

 

ВХОД

(1417)

Англоязычные песни

июля 7, 2012   Работы автора   Игорь Николаев

зарегистрировано в ИНРАО

 

ВХОД

(1260)

«Моя маленькая леди» исполняет Николай Караченцев

июля 7, 2012   Работы автора   Илья Резник

зарегистрировано в ИНРАО

ВОЙТИ

(1354)

Избранное

июля 7, 2012   Работы автора   Илья Резник

зарегистрировано в ИНРАО

ВОЙТИ

(1449)

Лучшие песни

июля 7, 2012   Работы автора   Илья Резник

зарегистрировано в ИНРАО

ВОЙТИ

(1344)

«Москва 2042»

июля 5, 2012   Работы автора   Владимир Войнович

зарегистрировано в ИНРАО

 

ЧИТАТЬ

(1247)

«ЖИЗНЬ И НЕОБЫЧАЙНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ СОЛДАТА ИВАНА ЧОНКИНА»

июля 5, 2012   Работы автора   Владимир Войнович

зарегистрировано в ИНРАО

 

ЧИТАТЬ

(1382)

«Гадкие лебеди»

июля 5, 2012   Работы автора   Братья Стругацкие

зарегистрировано в ИНРАО

 

ЧИТАТЬ

(1195)

«Улитка на склоне»

июля 5, 2012   Работы автора   Братья Стругацкие

зарегистрировано в ИНРАО

 

ЧИТАТЬ

(1295)

«Пикник на обочине»

июля 5, 2012   Работы автора   Братья Стругацкие

зарегистрировано в ИНРАО

 

ЧИТАТЬ

(1319)

«Понедельник начинается в субботу»

июля 5, 2012   Работы автора   Братья Стругацкие

Зарегистрировано в Инрао

 

ЧИТАТЬ

(1360)

«Сказка о тройке»

июля 5, 2012   Работы автора   Братья Стругацкие

Зарегистрировано  в ИНРАО

 

ЧИТАТЬ

(1307)

«НОЧНОЙ ДОЗОР»

июля 4, 2012   Работы автора   Сергей Лукьяненко

ПРОИЗВЕДЕНИЕ ЗАРЕГИСТРИРОВАНО В ИНРАО


«НОЧНОЙ ДОЗОР»

ЧИТАТЬ

(1286)

Черный ворон

июля 3, 2012   Общие записи, Работы автора   Дмитрий Вересов

Дмитрий Вересов

Черный ворон


Мы только куклы, вертит нами рок,

Не сомневайся в правде этих строк,

Нам даст покувыркаться и запрячет

В ларец небытия, лишь выйдет срок.

Омар Хайям

Несколько слов от автора

В работе над «Черным вороном» я преимущественно опирался на рассказы самой Тани Лариной и людей, хорошо ее знавших или знающих. Про вторую Таню, Захаржевскую, одни говорили скупо и неохотно, другие мало чем могли поделиться. Поэтому по роману она пронеслась неким фантомом и канула в никуда. Признаюсь, временами и мне самому она казалась продуктом не в меру разгулявшегося воображения. Однако когда «Черный ворон» уже несколько месяцев благополучно летал по книжным просторам России и ближнего зарубежья, Таня 3. сама разыскала меня.

Ее нынешнее имя и обстоятельства нашей встречи разглашению не подлежат, могу лишь сказать, что произошла она очень далеко отсюда и длилась всего несколько часов. На прощание Таня передала мне несколько аудиокассет, которые легли в основу «Белого танго», а потом, согласно нашей договоренности, были мной уничтожены. Так читатель смог познакомиться с историями обеих полусестер (принятое слово «сводные» в их случае не кажется мне правильным), однако, в силу колоссального несходства характеров и биографий главных героинь, книги получились очень разные – по жанру, по стилистике, по мироощущению. Многие читатели, полюбившие «Черного ворона», не приняли «Белое танго», и наоборот, те, кто с прохладцей отнесся к пируэтам мудрой птицы, от души согрелся в огненном танце с лихой рыжей бестией. И почти незамеченным осталось то, что обе книги суть половинки единого целого, и одна без другой – это все равно, что север без юга и день без ночи. Одним из исключений явились кинематографисты, почувствовавшие, что именно объединение двух начал, олицетворяемых такими разными сестрами, придаст необходимую объемность намечаемой экранизации двух книг. Тане Лариной идея экранизации очень понравилась; возможно, она даже согласится сыграть саму себя – в тех сценах, где роль приближена к ее нынешнему возрасту.

Перед вами – полная версия истории двух Татьян. Надеюсь, что обе останутся довольны – и читатели тоже.

Петербург, 15 декабря 1999

Дмитрий Вересов

  (1271)

роман: «ЧЕРНЫЙ ВОРОН»

июня 20, 2012   Работы автора   Дмитрий Вересов

произведение зарегистрировано  в ИНРАО


ЧИТАТЬ

  (1471)

ТВОРЧЕСТВО

июня 20, 2012   Работы автора   Татьяна Буланова

 ТВОЧЕСТВО.  СМОТРИ ... ЗДЕСЬ...

(1299)

СЦЕНА

июня 16, 2012   Работы автора   Марина Цхай

 МОЯ РАБОТА ...ЗДЕСЬ...

(1323)

творческая деятельность

июня 16, 2012   Работы автора   Ольга Фаворская

мой БЛОГ

(1338)

живопись

июня 16, 2012   Работы автора   Валерий Хаттин

живопись... ЗАХОДИ...

(1339)

кино

июня 16, 2012   Работы автора   Вадим Карев

 МОИ РОЛИ:

(1516)

красная книга

июня 16, 2012   Работы автора   Олег Кушнирев

смотреть ЗДЕСЬ...

(1306)

ЗАХОДИ.СМОТРИ.СЛУШАЙ

июня 16, 2012   Работы автора   Мария Кузьмина

ЗАХОДИ

(1374)

Перец

июня 16, 2012   Работы автора   Вадим Воронов

заходи, за остреньким СЮДА......

(1351)

этапы трудового пути

июня 16, 2012   Работы автора   Олег Алмазов


вся творческая жизнь ЗДЕСЬ...... (1398)

творчество

июня 16, 2012   Работы автора   Юрий Касьяник

вы можете ознакомиться с моим творчеством ЗДЕСЬ...

  (1287)

мое творчество

июня 9, 2012   Работы автора   Николай Якимчук

все обо мне ЗДЕСЬ.........

(1252)

САМОЕ ГЛАВНОЕ

июня 9, 2012   Работы автора   Олег Грабко

МОИ ИЗДАТЕЛЬСКИЕ РАБОТЫ — ЗДЕСЬ.......

(1231)

сайт

июня 9, 2012   Работы автора   Алексей Мурашов


самые последние работы и архивные материалы — здесь... (1297)

Все мои работы

июня 8, 2012   Работы автора   Кирилл Капица

здесь вы найдете все мои работы...СМОТРИ...

  (1204)

мои картины

июня 6, 2012   Работы автора   Мелик Казарян

галерея моих работ. ... СМОТРИ... (1389)

ЗАХОДИ,СМОТРИ,СЛУШАЙ

июня 2, 2012   Работы автора   Кирилл Миллер

      ЗДЕСЬ ВСЕ ЧТО НУЖНО ЗНАТЬ ОБО МНЕ. ...ЗАХОДИ... (1477)

сайт

июня 1, 2012   Работы автора   Алексей Лебединский

мои работы  смотри и слушай (1273)

МОЙ САЙТ

июня 1, 2012   Работы автора   Марина Мальцева

НА ЭТОМ САЙТЕ ВЫ НАЙДЕТЕ ВСЮ ИНФОРМАЦИЮ О МОЕЙ РАБОТЕ ... СМОТРЕТЬ...

(1336)

ЖИВОЙ ЖУРНАЛ

мая 31, 2012   Работы автора   Александр Малькевич

ЖИВОЙ ЖУПНАЛ ... ЧИТАТЬ...

(1295)

МОЕ ТВОРЧЕСТВО

мая 31, 2012   Работы автора   Андрей Косинский

ЗДЕСЬ ВЫ НАЙДЕТЕ ВСЕ, ЧТОБЫ СОСТАВИТЬ ВПЕЧАТЛЕНИЕ О МОЕЙ РАБОТЕ СМОТРЕТЬ......

  (1291)

МОИ РАБОТЫ

мая 31, 2012   Работы автора   Александр Игудин

МОИ РАБОТЫ  ПРЕДСТАВЛЕННЫЕ В ИНТЕРНЕТЕ , ВОЗМОЖНО В БУДУЩЕМ ОНИ БУДУТ ПРЕДСТАВЛЕНЫ НА ЭТОЙ СТРАНИЦЕ. смотреть...... (1255)

работа

мая 30, 2012   Работы автора   Роман Борщ

ЗАХОДИ , СМОТРИ, ВКУШАЙ

(1255)

Все обо мне

мая 29, 2012   Работы автора   Александр Розенбаум

(1267)

моя работа

мая 28, 2012   Работы автора   Александр Якушев

(1169)

21 мая

апреля 10, 2012   Работы автора   Валерий Костин

13 00 Загрузка на корабль
14.00 Вход гостей Фон муз.
14.15 фанфары Звук реж.
14.16 Гимн Великому городу Звук реж.
14.19 НОМЕР №1 Костин
14.21 Слайд шоу Звук реж, проектор
14.25 Вступительное слово ведущего (история становления фирмы) ВЕДУЩИЙ
14.30 Тост руководителя Бойков
14.35 Холодный салют.
14.35 – 15.00 Легкие джазовые импровизации Ансамбль
ПЕРВЫЙ БЛОК
15.00 Фильм «Сарос»1 Костин
15.05 Тосты от руководителей Карпенко
15.10 Большой тост от сотрудников №1 Костин
15.20 НОМЕРА №2 , 3. Костин
15.27 Спич от ведущего о красоте городаПо тексту гида. ВЕДУЩИЙКостин
15.35- 16.00 Вокально-инструментальная музыка Ансамбль
ВТОРОЙ БЛОК
16.00 Причал. Торжественная уличная композиция. Петр Первый, Оркестр( загрузка артистов) Костин
16.20 Фильм «Сарос»2 Костин
16.25 КОНКУРС 1 Ведущий
тост
16.40 Номер 4 Костин
тост
16.45 КОНКУРС 2 Ведущий
тост
17.00 Номер 5 Костин
17.05 КОНКУРС 3 Ведущий
17.20- 17.50 Танцы под живую музыку Ансамбль
ТРЕТИЙ БЛОК
17.50 Фильм «Сарос»2 Костин
17.55 КОНКУРС 4 Ведущий
тост
18.10 Номер 6 Костин
тост
18.15 КОНКУРС 5 Ведущий
тост
18.30 Номер 7 Костин
18.35 КОНКУРС 6 Ведущий
18.50 Большой тост от сотрудников №2 Костин
19.00 — 19.30 Танцы под живую музыку Ансамбль
ЧЕТВЕРТЫЙ БЛОК
19.30 Фильм «Сарос»3 Костин
19.35 Заключительный конкурс  Ведущий
19.55 Заключительный номер Костин
20.00 Швартовка. Высадка артистов
20.00 – 22.00 Танцы с ди-джеем. И Ансамблем Ведущий
22.00 Выход с корабля

  (1369)

«Роман о Брамовиче»

апреля 9, 2012   Работы автора   Валерий Костин

зарегистрировано в ИНРАО

охраняется ИНРАО

произведение находится в закрытом доступе. (1457)

мои работы

апреля 6, 2012   Работы автора   Олег Попков

 

слушай и смотри

(1532)

Моя работа

апреля 6, 2012   Работы автора   Михаил Кленов

 

заходи смотри и слушай

  (1349)

«долина ОСС» роман __________________________________________________________________

апреля 6, 2012   Работы автора   Валерий Костин

Зарегистрировано ИНРАО
Охраняется ИНРАО

РОМАН. ( читать )
(1369)

«Кажый возьмет свое» А. Пугачева, М. Боярский, Л. Долина, И. Поноровская, Н. Караченцев и др

апреля 5, 2012   Работы автора   Валерий Костин

АЛЬБОМ ПЕСЕН

АВТОР МУЗЫКИ : ОЛЕГ КВАША

   
Год выхода: 1989 г.
Издатель: фирма «Мелодия»
Число композиций: 8 песен.
   
   
   

(1562)

«Стихи прошлого века»

апреля 4, 2012   Работы автора   Валерий Костин

статус регистрации: ЗАРЕГИСТРИРОВАНО  ИНРАО

авторские права:  ОХРАНЯЕТСЯ ИНРАО

ЯБЛОКО

Яблоко надкусываю сочное.

  Яблоко красного цвета.

Не ищите мысли

  подстрочной.

        Мысли подстрочной нет

  тут.

Яблоко, сочное

      над-ку-сы-ваю...

 Зубы зарываются в мякоть.

Хочется кричать , как вкусно!

Хочется от счастья плакать!

Кожица хрусит,

тонкая

Влагой на губах тая......

не жуя,

куски комкая,

яблоко

я

глотаю.

 

(1387)

Третье лицо. Особый взгляд Серея Миронова

апреля 4, 2012   Работы автора   Алексей Лушников

Это произведение автора находится в закрытом доступе
Настоящая книга — это своеобразный документ современной истории. В ней собраны стенограммы телепрограмм «Особый взгляд» с участием Председателя Совета Федерации ФС РФ С.М.Миронова на телеканале «Ваше общественное телевидение!». Выступления чередуются с неформальными фоторепортажами из регионов России, где автор побывал вместе с Сергеем Мироновым.
Четыреста опубликованных в книге фотографий, а также стенограммы телепрограмм являются авторскими работами и нигде ранее не публиковались.
(1262)

«Антиутопия 2012»

апреля 3, 2012   Работы автора   Алексей Лушников

Произведение находится в закрытом доступе.
Лушников Алексей. Антиутопия 2012

Литературно-художественное издание
Издательство: КультИнформПресс, 2011
Мягкий переплёт, 118 страниц
Тираж: 3000
Тираж: 62×94/32
Сегодня многие призывают верить в Россию и в ее будущее. Но редко кто говорит, что давно пора действовать, делать свою жизнь более яркой и современной. Причем, не дожидаясь приказов «сверху», одобрения окружающих или наступления подходящего момента. Как? Уничтожить все барьеры, мешающие стать лучше, добрее и умнее. Это непросто, но под силу каждому думающему человеку.
Часто нелицеприятная правда о самих себе, нашей истории, власти и политике, отношениях между людьми и о состоянии общества, представленная в этой книге, вряд ли позволит спать спокойно. Зато даст шанс избавиться от уродующих сознание штампов и фобий.
Представьте… Сергей Миронов уходит с поста Председателя партии «Справедливая Россия». Борис Грызлов получает новую ключевую должность. Выборы в Государственную Думу проходят без активного участия «Единой России». Дмитрий Медведев и Владимир Путин отказываются баллотироваться на пост Президента РФ. Четвертым Президентом России становится новый представитель современной властной элиты. Скажете, что все это — политическая фантастика? Не совсем. Скорее, антиутопия. Вернее — «Антиутопия-2012».

(1469)

  Работы автора   АРСЕН МИРЗАЕВ

Произведения автора находятся под охраной ИНРАО. Все публикации и любое ...

СТИХОТВОРЕНИЯ

апреля 2, 2012   Работы автора   АРСЕН МИРЗАЕВ

Статус регистрации

РАБОТЫ ЗАРЕГИСТРИРОВАНЫ В «ИНРАО»
РАБОЫ НАХОДЯТСЯ ПОД ОХРАНОЙ «ИНРАО».

СТИХОТВОРЕНИЯ

 

 

 

* * *

 

              В. Земских

 

1.

 

ты прав, Валера,
ничего не происходит, —
как прежде,
как всегда.

 

и даже если
покажется, — вот-вот,
сейчас начнется,
ещё чуть-чуть,
и всё произойдёт, —
глазам своим
не верь.

 

да,
в этой жизни
ничто вам больше
не грозит событьем,
и думать
обо всем происходящем,
как о давным-давно произошедшем
я вам советую.

 

случиться
должно лишь то,
что происходит
единожды —
с последним вашим
вздохом.

 

…ну, а покуда —
ничего не происходит
и, если верить,
не случится никогда.

 

2.

 

проснулся утром.
очень хорошо –
я жив
и  н и ч е г о
не происходит…

 

ДВА ШЕПОТА

 

Один

штюку
штюку бы сделать
э-э-эх!.. штюку!
штюку с собакой
собаку назвать
собчак
собакит
кунштюкс в кабаке
эх-хе-хе…
штюку
штюку бы сделать

 

Другой
(неслышный)

 

……………………...
………………
…………
…………. … ……… ……. .
……...  . …………... .
…………………...
…………
….
…………… .

 

 

ВОТ ВЕДЬ ОНО КАК

 

душа просит возвышенного
хочется пойти на охоту
убить какого-нибудь
паука-червяка-муравья-мотылька

 

но они так малы и беззащитны
эти твари Божии

 

лучше пойти к пивному ларьку
и шлепнуть кого-нибудь по уху
чтобы на душе полегчало

 

но я ведь интеллигентный человек
что обо мне могут подумать

 

 

УЖ ТЫ ГОЙ ЕСИ
(энтомологическое)

 

голая бабочка
ты не нужна мне
куколка
возьми свой кокон
оденься

 

 

* * *

 

С мрачным лицом
выхожу из 22-го автобуса
и сталкиваюсь нос к носу
с Мишей Окунем.
По улыбке,
внезапно скользнувшей
по его
не менее мрачной
физиономии
понимаю:
«Окунь едет на блядки», —
и чувствую,
как мою угрюмую рожу
растягивает ответная
двусмысленная ухмылка.

 

 

* * *

 

в моем компьютере
конфликтуют:
программы
оборудование
новый антивирусник
со старым железом

 

да и во мне самом —
постоянные разборки:
русский с поляком
мутузят даргинца
принимая его за чеченца
француз
чистит морду немцу
немец
с начищенной мордой
грозит тумаками французу

 

«слушайте, я понимаю –
время нынче такое:
без драки и дня не прожить» —
говорю я участникам схватки –
«но я – то
но я здесь причем?»

 

— бесполезно
драчунов не разнять

 

тогда я сладчайшим вином –
«изабеллой» —
стакан наполняю
и медленно-медленно пью

 

……………………………...

 

постепенно
мордобитие гаснет
бои затухают

 

русский с поляком
подходят к даргинцу
как друзья
по плечам его треплют:
«да кто сказал тебе
что ты чеченец?
ты на него
ни капли не похож!»

 

а немец с французом
вкусив «Изабеллы»
целуются самозабвенно

 

— ви-ви!
— я-я!
— я-я!
— ви-ви!

 

………………………………….

 

вот так
порой заканчиваются
межнациональные конфликты

 

смертельные бои
в моей крови
сменяются признаньями в любви

 

и чей-то голос –
там – внутри –
читает мантры

 

и с русско-даргинским
польско-французско-немецким
ужасным акцентом
кто-то поет и поет:
«так славься в веках
«Изабелла»!

 

 

ТРЕХЧАСТНАЯ КОМПОЗИЦИЯ
НА ТЕМУ “ВАЛЕРИЙ ЗЕМСКИХ”
ПОД НАЗВАНИЕМ “ТАКИХ”

 

Вышел во двор а там двор
подался на улицу а там улица,
лег на траву а там трава
залез в огород а там  поле

 

Вышел во двор а там двор
подался на улицу а там улица
лег на траву а там трава
забрался на колокольню а там небо

 

Вышел во двор а там двор
подался на улицу а там улица
лег на траву а там трава
положил себя во гроб а там –
жизнь вечная…

 

Вышел в поле а там двор
вошел во двор а там улица
подался на улицу а там трава
лег на траву а там небо
забрался на небо а там огород
а в огороде – жизнь вечная
по-о-ля-а-а
дво-о-ра-а-а
тра-а-вы-ы-ы
у-у-ли-и-цы-ы
не-е-ба-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а

 

 

* * *

 

даун женского пола
со счастливой улыбкой
бесприютный мордаун
нес по улице ленина

 

«беспридаун, —
подумалось мне, —
беспридаун»…

 

 

* * *

 

                 В. Земских

 

время нищих
страна глухих
глаза бухих
п о э т о в

 

 

* * *

 

— Покажи мне
своё стихотворение!
— Не могу.
— Почему?
— Пасмурно.
В хорошую погоду
его можно разглядеть
даже сквозь облака –
в холодном
питерском
небе.

 

 

ЯЙЦА СМЫСЛА

 

одно
другое
третье
излишество?
убожество?
атавизм?
или смысла лицо
коана
о смысле яиц?..

 

 

КОНКРЕТНЫЕ СТИХИ

 

это жаба
это лес
это баба
это бес

 

 

* * *

 

Ждал как бы девушку
соорудил как бы стол
(салат: огурцы-помидоры-сметана;
рыба тушеная; окорок; водка;
томатный сок;
питьевая вода “БонАквА”)

 

ждал как бы ждал
как бы не пришла

 

а я
как бы
совсем не расстроился
как бы
не упал духом
как бы
не намылил веревку
как бы
не покончил с собой

 

и жизнь
как бы длится и длится...

 

 

СМЕРТЬ

дух вкруг меня
она вкруг духа
летает
вьется точно муха

 

 

* * *

 

Как бы мне
не хотелось писать?
— как прежде
так, например:
“Пожелтевшие листья
на бронзовом пузе
сквера
еще шевелятся
а я уже
не могу
мыслями продышаться до слов
сознаньем отхаркнуться
в вечность”

 

Как, например, еще?
— как сейчас:
“Что бы вы ни сказали —
вы не сказали
что бы я ни подумал… —
мысль мою четвертуйте
закопайте ее в землю
навеки”

 

Облетели БигМаки
последние
да и габсбургеров
клин журавлиный
истошно кричит
отлетая от лета
шар земной покидая...

 

Я спрашиваю их:
“Куда вы?”
на лету отвечают:
“В Москву,— мол,— в Москву!”
а мне слышится:
“В Лету! В Лету!”

 

И вот
покуда я дышу еще
покуда
я должен написать
как не пишу
как не писал
и как писать
не буду...

 

А лет через 500
за кружкой пива
быть может
сочиню стишок экспромтом
подобный вот такому
например:

 

“РОУПС СЕ-ВИЛ НЭВА
ЭНТЭВТИНОМЕН-НА
РИЭТО САНЭПС СС-СЭ
ЭТИ. ТУ

 

ОЭТРИТАЭНА
ТАРНА. ВАН!

 

ОЭ. ТРИТАНА!
АНАТРА. ЭО
НТРИНАТ НК‘ТРЭ
СОМЕБА!

 

о — э — н и т — на — э — а...”

 

плывут по небу
облака
и я плыву
и жив
пока

 

 

ТАРАКАН

 

жил да был
таракан:
в детстве
отрочестве
юности

 

в людях
моих университетах
моих снах

 

миновали:
люди
годы
жизнь

 

трах
крах
прах

 

тохес
и нахис

 

цохес
и цахис

 

а таракан
жил да был –
в детстве
отрочестве
юности

 

в людях
моих университетах
моих снах…

 

 

* * *

 

— ты безобразный дылдюк
— а ты немногая тля
— тебе настанет кердык
— а ты не лучше нуля
живи как божий горох
и никудак-кудаком
поскольку время – версэ
а ты – кунак с кадыком

 

 

* * *

 

— в тебя влюблен я, милая!
— в меня?
— в тебя, в тебя!
— да ты не знаешь: ВИЛА я!
бу-бу! бе-бе! бя-бя!
люби меня и дальше
лю-лю! ли-ли! ле-ле!
избавь себя от фальши!
летай на помеле
гляди на мир глазами
носимых ветром вил
ведь не москва за нами
в дорогу мой дебил!
мой цырса тырсаокий
рафаэльоид сна
микеланджеландроид
ню-ню!
ня-ня!
на-на!

 

 

* * *

 

избави мя от печали
ударь меня в грусть!..

 

 

* * *

 

                       В. Кучерявкину

 

Уходит запорожец за порог.
Уходит Кучерявкин без порток.
Уходят все.
Куда ж нам плыть, Вован?..
Но сумрачно молчит седая голова.

 

 

* * *

 

              А. Плющу

 

Мы можем
телом своим
сидеть стоять
лежать бежать
любить владеть
находиться в пространстве…

 

Они
мимигранты
духотельцы
знают о…
(теле духа? духе тела?)
такое
что крышу уносит
на многие тысячи лье
под водой гненативного смысла
и дрожь
метафизического свойства
трясет и трясет
облетевшую розочку МОЗГА…

 

 

ЧУВСТВО ЛЕСА

 

мохнатый запах
пятнающий пространство
мно-го-о-браз-но

 

 

* * *

 

я
человек
очень
знаете
малодостаточно
образованный

 

я
знаете
очень мало человек
достаточно образованный

 

я
очень человек
знаете
достаточно
малообразованный

 

я
достаточно мало
человек очень
знаете
образованный

 

я
человек…

 

достаточно
знаете

 

 

ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА

 

— Я тоже влюблен.
Неужели придется
отдать тебе
свое сердце?

 

Жаль, что УХО
нельзя по почте
тебе переправить…
Счастливец Ван Гог!
(посылать любимым
уши вместо сердец –
прерогатива
великих безумцев).

 

Может быть
подождать год-другой?
— Стать
гениальным придурком,
заслужить
эксклюзивное право
на ухо в конверте
(или в шляпной коробке)
и влюбиться в тебя
до безумия
14 февраля
в день св. Валентина,
покровителя всех
ухорезов…

 

 

* * *

 

каждая ветка – звук
каждое дерево – слово
лес говорит со мной
жаль языка не знаю

 

 

* * *

 

Он выудил его
из толпы дико орущих
и сквернословящих
подростков,
больно заломил ему руку.
Человек – это не тот,
кто умеет
хорошо матом ругаться.
Человек – это тот,
у которого здесь – ум
(показал на голову),
а здесь – сердце
(показал на голову)

 

Человек – это я,
и ты – человек.
А мат – это мат.
Издал
в своем гребаном «Лимбусе»
академический словарь под названием «Хуй» —
а туда же…
У меня – мат.
У тебя — обсценная лексика.
Какая разница?
Дело не в нас,
дорогой папуля,
не в тебе и во мне.
Дело в том,
что нужно называть вещи
своими именами. –
Завершил он
свой внутренний монолог.

 

 

СКАЗКА О ДЕВОЧКЕ
(или Грустная Сказка)

 

Жила-была Девочка,
которая никогда не улыбалась.

 

Она не улыбалась,
когда просыпалась.

 

Она не улыбалась,
когда пела песни.

 

Она не улыбалась,
когда жизнь ужасной казалась

 

Она не улыбалась,
когда счастье в руки давалось.

 

Она не улыбалась,
когда ложилась спать

 

— с любым: любимым
или нелюбимым
или с кем-то вообще
никак не определимым.

 

Она не улыбалась,
как нам представлялось.
Она улыбалась
в своем представлении.
На это способны
лишь мрачные гении.

 

Она не улыбалась,
даже когда чудилось,
что она улыбается.

 

Она не улыбалась
нигде и никогда.
И с неба ей светила
лишь ее персональная
неулыбчивая звезда.

 

Она улыбнулась
только однажды –
когда умерла.
Всевышнему слава!
Аллаху хвала!

 

………………………………….

 

Вот если б она
при жизни
хоть раз улыбнулась,
может и мне бы
не так грустилось
и лишь после смерти
взгрустнулось…

 

 

ИЗ ЦИКЛА «ХАЗАРСКО-НИГЕРИЙСКИЕ МАНТРЫ»

 

Текст, написанный по поводу
двухчасового ожидания пиита Григорьева Дмитрия,
обещавшего приехать через пять минут

 

Григорьев Дима
стоящий в пробке
мечтатель-киллер
но очень робкий

 

я жду а Димы
все нет и нет
уж лучше сел бы
на лисапед

 

ко мне не едет
Григорьев Дима
вернее едет
да только мнимо

 

я жду нам ехать
уже пора
такая с Димой
у нас игра…

 

Григорьев Дима
сидящий в пробке
спокойный словно
удав в коробке

 

кричит: «Я скоро,
уже лечу!»
— он там летает
я здесь торчу

 

я бью баклуши
который час
ох будет битым
один из нас

 

я не уверен
что это я
так значит – Дима?
— ви-ви! я-я!..

 

Григорьев Дима
лежащий в пробке
немного сонный
и крайне кроткий

 

висящий в пробке
Григорьев Дима
с лицом нахала
и херувима

 

всё блин достало
все едут мимо!
сажусь я мантру
писать про Диму

 

про ожиданье
и озлобленье…
вам – в назиданье
для про-свет-лень-я!

 

 

ЛЕТАЮЩИЙ ПОЭТ

 

                              Юрию Орлицкому

 

Он весь к земле прижат,
Когда в душе зажат.
Придавлен тяготеньем,
Как Родя – преступленьем…

 

Но стоит увидать
Какую-нибудь книжку,
Крадется, словно тать,
И — ну бежать вприпрыжку!

 

Потом он на стремянку
Взлетает быстрой ланью
И книжную «делянку»
Обкладывает данью…

 

Куда девался вес немалый?
Где сила притяженья?!..
— Пиита небывалый,
Символ передвиженья,

 

Полета силою ума
В заоблачные дали.
— Не верите? Знать, вы – Фома.
И вправду не видали,

 

Как поутру парит, парит
Он в выхинских просторах,
О Фете с чайкой говорит?..
Полжизни – в разговорах.

 

Гетероморфности стиха
Учил однажды. Сокол,
Летящий рядом, всё смекал:
О нашем, о высоком…

 

Какая разница – кому
Вещать о сокровенном?
Лишь только – пищею уму –
Бежала б кровь по венам,

 

Питала б мозг, будила мысль,
Звала умом делиться!
Но это ль «подымает ввысь»?..
О, человеко-птица!

 

Филолог. Муж. Отец. Пиит.
В кругах ученых знаменит…
Так кто ж он – сибарит? эстет?
Нет, он – летающий поэт!

 

 

РАЗНИЦА

 

1.

 

ты
лежал на полу
уставившись в потолок

 

он
лежал на земле
глядя в небо

 

2.

 

ты
ничего не понял
но пытался всё объяснить

 

он
всего лишь смотрел
и видел

 

3.

 

тебя
называли Борисом Петровичем

 

его –
просто гением…

 

 

* * *

 

ни одна из моих попыток
не закончилась
несмертью

 

 

* * *

 

Каждый день хожу
встречать поезда
на Московском вокзале.

 

Третьего дня ходил –
Орлицкий приехал.
Неорлицкий не приехал.

 

Позавчера ходил –
Орлицкий приехал.
Неорлицкий не приехал.

 

Вчера ходил –
Орлицкий приехал.
Неорлицкий не приехал.

 

Сегодня ходил –
Орлицкий-то, понимаешь, приехал,
а Неорлицкий, скотина,
опять не приехал.
— Вот скотина!

 

 

СТИХИТРОСТЬ

 

стихи – трость
на неё опираюсь
при ходьбе
по этой
ЖИЗНИ

 

 

Танкетки изобрел екатеринбургский автор Алексей Верницкий (подробнее о танкетках как новом виде и жанре пиитическом – в том же номере «Футурума»,  — № 7-8, стр. 115-118). Являют они собой твердую поэтическую форму и подчиняются ряду правил и установок: танкетки не должны иметь знаков препинания; состоять обязаны из 6 слогов, разбитых на две строки (либо по 3 слога в каждой, либо — 2 и 4); слов в танкетках должно быть не более пяти. Вот, а я как-то так спонтанно придумал такую цепочку танкеток, в которой строчки связываются попарно-ассоциативно:

 

ЦЕПОЧКА ТАНКЕТОК

 

стратегия
гея

 

логика
гомика

 

и гений
не говно*

 

и танк
не танкетка

 

вытурили
турка

 

и пригрели
грека

 

слепа
любовь клопа

 

дебила
полюбил

 

самочка
Санечка

 

сумочка
самочки

 

окунь
а кит сука

 

осень
а лист падла

 

надо жить
не помрем

 

западло
подыхать

 

пригов пригову
друг

 

ру бин штейн
не слы хал

 

 

ЧТО НУЖНО

Для того
чтобы писать стихи
нужно влюбляться в:
женщин
стихи
книги
деревья
времена
пространства —
ЖИЗНИ
СМЕРТИ

 

а потом…

 

потом?
— по новой
по кругу
в той же
тональности

 

ИЗ ЦИКЛА “АВТОЭПИТАФИИ”

 

1

 

жил как оболтус
умер как дурак
меня окутал
КИММЕРИЙСКИЙ МРАК

 

2

 

я однажды застрелился
стал присутствовать не здесь
вот бы мир повеселился
если б умер я не весь...

 

3

 

я в этот мир
вошел совсем недавно
и вышел...
больше не входил.

 

 

* * *

 

                Э. Ахадову

 

Не оторваться от быта,
не сделав кульбита.

 

Выкинь какой-нибудь номер,
покуда не помер.

 

Чтобы все от восторга ахнули,
а потом охнули
и тебя на радостях трахнули,
а потом грохнули.

 

И будешь летать в воздусях
на внеземных скоростях,
и будешь висеть в небесах
на своих птицекрылых усах.

 

И я скажу тебе:
— Молодец!
Вот и смерти конец!..

 

 

* * *

 

                       В. Кучерявкину

 

и окончательно похерив
«собранье пестрых глав»
летит стремглав
к Неве-Фонтанке
стреляет денег на полбанки
и вот уже лежит
не жив
не мертв
и вид его не лжив

 

он взором воздух протыкает
и вдаль летит
и облекает
он тело в облак бестелесный
эй чей там облик неизвестный?

 

летит
куда летит?
туда ль?
и вот уж нет его
а жаль

 

 

* *  *

 

нарежем хлеба
нарежем булки
уйдем в пространство
уйдем в проулки

 

сидеть на крыше
на неба дне
на крыше мира
— парить над ней!

 

 

ЖИЗНЬ

 

Вот я
...........

 

А вот и не я...

 

 

* * *

 

пью очень редко
все больше вино
но откуда
эти рваные ритмы
в стихах
одуревших
от безумно нетрезвой
тоски?

 

 

* * *

 

пью не вино
не-ви-нен
винно не виновен

 

пью
“Изабеллу”
— Жидкость или девушку?
— Не знаю точно
твердо не уверен

 

В одном я убежден:
ни разу в жизни
не пил я ничего
божественней Ее
...................................

 

а горечь тубероз
я пить не стану!

 

 

* * *

 

          В.X.

 

...и ворон-Аполлон
и бабочка-Психея
и Будда в птичьем гаме
и Бегемот в нирване
лягушек всероссийский хор —
«единый смертных разговор»

 

 

СТИХИ ИЗ СБОРНИКА “ПОМИМО ПРОЧЕГО”

 

* * *

 

Выходит книга
а я остаюсь
влачить
по-прежнему
жалкое существование
в  ч у ж о м
пространстве

 

 

* * *

 

При взгляде на твое
сердитое лицо
плотники деревенеют
каменщики каменеют
кузнецы цепенеют

 

и только я
бригадир плотников
каменщиков
кузнецов
Д. П. Иванов
улыбаюсь ТЕБЕ
последней
улетной улыбкой

 

завтра в бригаде
большой праздник —
мои похороны

 

 

* * *

 

Ты обернулась напоследок
вышла
и растворилась
в утренней толпе

 

а поезд дальше ехал

 

почему-то
передо мной
стояли неотступно
миндалевидные
печальные глаза
оленей
на картинах Пиросмани...

 

 

* * *

 

музыка
разговора
влюбленных
глухонемых

 

 

* * *

 

такое вот
счастье
серое
сирое
цвета Аси Павловны
шерстяной девушки
свернувшейся клубком
на моих коленях

 

 

* * *

 

жила-была девочка
звали ее Девочка

 

она знала:
лучшее —
враг хорошего
и всегда
выбирала лучшее
правда потом
долго мучилась
и переживала
(минуты четыре)

 

хорошая была девочка
и звали ее Девочка

 

 

ВАРИАНТЫ

 

                       Вс. Некрасову

 

1

 

видишь
вот и дожили
друг до друга

 

2

 

выжили
никогда еще такого
не случалось

 

3

 

пришли
вот только —
зачем?

 

4

 

вот
вот так бы
и всегда

 

* * *

 

                        Музею В.Сидура

 

В толпе поэтов
читаю стихотворение
«Поэт и толпа»...

 

 

СТИХИ С ПОСВЯЩЕНИЯМИ

 

Геннадию Айги

 

,,,,,:?,,,,,:?,,,,:?,,,,,:?
...:?..:?..:?.?:?.?:?.:?.?
:? !.:?!??!!:::!!!!!!!!!!!
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

 

 

Виктору Сосноре

 

????????????????????
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
??????????!!!!!!!!!!!!!!
?!?!?!?!?!?!?!?!?!?!?!?!

 

 

Андрею Вознесенскому

 

.....................................
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
— — — — — — — — — — — — — — — —

 

 

Евгению Евтушенко

 

,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;;
— — — — — — — — — — — — — — — —
00000000000000000000

 

 

 

________________________________

 

* Палиндромическая танкетка, имеющая обратное прочтение: «он во – гений неги!»

(1856)

ГОЛОСА

апреля 2, 2012   Работы автора   АРСЕН МИРЗАЕВ

Статус регистрации

РАБОТЫ ЗАРЕГИСТРИРОВАНЫ В «ИНРАО»
РАБОЫ НАХОДЯТСЯ ПОД ОХРАНОЙ «ИНРАО».

 

 

 

ОБРАЩЕНИЕ решаю обратиться на «ты» к дереву говорю ему: эй! ты! дерево! и оно выходит из себя и идет ко мне своим плавным тополиным шагом улыбка у него немного загадочная монолизина
НИЧЕГО
(Роман в буквах)

1. нет
ничего
больше

2. ничего больше
нет
кроме тебя

3. больше тебя
ничего
нет

4. тебя
больше
нет

5. больше
ничего

ПОРА
К 30-ти годам
я обзавелся
друзьями
врагами
детьми
женами
правами
обязанностями
дурным характером...

У меня все уже есть
в этой жизни.

Пора заводить
новую.

ОТСУТСТВИЕ
I
В Праге,
Париже,
Варшаве,
Санкт-Петербурге,
Рио-де-Жанейро
роскошные дворцы,
торжественные костелы,
величественные замки,
неприступные крепости,
таинственные монастыри.
II
В Праге,
Париже,
Варшаве,
Санкт-Петербурге,
Рио-де-Жанейро
ничего нет
кроме
людей.
       Освенцим. 1991

ТРУДОВАЯ КНИЖКА
Человек
у которого все чужое:
походка чертежника-конструктора
улыбка грузчика
повадки музейного работника
сноровка лаборанта
кругозор кочегара
обаяние университетского дворника
снисходительность пожарника
застенчивость инженера
заносчивость почтальона
и только душа -
моя.

(1300)

Игорь Корнелюк о себе

марта 23, 2012   Работы автора   Игорь Корнелюк


 

(1435)

моя работа — моя жизнь

марта 22, 2012   Работы автора   Олег Кваша

Олег Кваша - петербургский композитордалее...

(1564)

МИХАИЛ ЗАРЕЧНЫЙ

марта 21, 2012   Работы автора   Михаил Заречный

 

 

Михаил Заречный  регулярный гость телевизионной программы «долина ООС» , писатель, философ, физик. Продолжить...

(1562)

Черногория

марта 10, 2012   Работы автора   Максим

(1422)

Аватар (georg)

  georg

рассказы

марта 10, 2012   Работы автора   georg

 

George Гуницкий

 

РАССКАЗЫ О САШКЕ

 

 

САШКА

 

Cашка родился 29 мая. Или 30-го.Точную дату его рождения не знал никто, даже родители. Они всегда ее путали. Вот и Сашка тоже точно не знал, когда родился. В общем-то, ему было все равно – он жил себе и жил, пока жилось. Пока не умер совсем молодым, к удивлению многих. Он бы тоже, наверное, удивился -  если бы не умер неожиданно, так и не узнав точную дату своего рождения.

 

 

ВОЛОДЯ

Наступило лето, холодное и мокрое. Мало даже на лето похожее. Но выбирать, как всегда, не приходилось. Никто и не выбирал. Володя тоже не выбирал. Совсем недавно, в конце мая, умер его брат Сашка. Причина его смерти была никому неизвестна. Володя не понимал, что  с Сашкой случилось. Но он, тем не менее, часто думал о том, что такое холодное лето точно не понравилось бы Сашке. Который умер недавно совсем молодым.

 

 

 

МОЛЧАНИЕ ТАТЬЯНЫ-МАРИНЫ

 

Отчего же умер Сашка? Этого никто не знал. Высказывались различные гипотезы: грипп, катаральная инфлуэнца и даже древняя болезнь Кильдеева. Но это были всего лишь предположения, точная же причина сашкиной смерти оставалась никому неизвестной. Володя постепенно погрузился в сонное полубезразличие: как в детстве, на рыбалке, когда быстро пролетало время утреннего клева, но полные окуни, и нервная плотва, и суетливые, циничные  ерши так и не появлялись, предпочитая заниматься  другими  делами. Иногда Володе казалось, что Татьяна-Марина, его жена, знает что-то про причину Сашкиной смерти. Однако Татьяна-Марина молчала. Она вообще не любила разговаривать. Иногда целыми месяцами не произносила ни слова. Петр Семенович-Сергеевич, отец-отчим Татьяны-Марины, считал, что склонность к молчанию проявилась у нее давно, стала потребностью в детстве. Когда они еще жили на  Севере. Пытаясь разобраться в этом, Володя поехал на Север. Он довольно долго там находился, года два или три с половиной. Нет, ничего не смог выяснить. Вернулся. Татьяна-Марина по-прежнему подолгу молчала.

 

 

УВОЛЬНЕНИЕ

 

Петр Семенович-Сергеевич был отчимом Татьяны-Марины, и в тоже время  ее отцом. Ощущая явную противоречивость ситуации, он с фатальным упорством ничего не предпринимал. Не хотелось, да и некогда было. Работа отнимала  много времени; иногда он даже не успевал с утра помыться, поесть, сходить в туалет. Часами сидел потом голодный, грязный, изнуряемый естественными потребностями. Работе это не мешало. Так продолжалось до той поры, пока не позвонили из Москвы и не сообщили, что он уволен. Петр Семенович-Сергеевич обрадовался, ведь ему давно уже надоела зависимость от розовощеких столичных чиновников, которых он никогда и не видел. Он снял пиджак. Развязал тугой узел старого итальянского галстука.  Решил, наконец, разобраться, кем же он приходится Татьяне-Марине. Есть ему ничуть не хотелось.

 

 

 

СОН ВОЛОДИ

 

Однажды Володе приснился Сашка, его брат. Поскольку это был сон, то Володя не удивился, увидев Сашку, который недавно, в конце мая,  умер совсем молодым. Володя, несмотря на сон, понимал, что Сашка умер. В тоже время он понимал, что это сон. Но все-таки спросил у Сашки, отчего же тот умер. Сашка что-то пробурчал. Так невнятно, что Володя не разобрал ни слова. Володя повторил свой вопрос. Сашка продолжал бурчать. Володя стал ругаться и кричать на Сашку, чтобы тот отвечал более разборчиво; как старший брат, он нередко покрикивал на Сашку. Пока тот был жив и еще не умер совсем молодым. Живой Сашка часто говорил неразборчиво, после смерти дикция у него не стала лучше. Даже в Володином сне.

Володя продолжал спрашивать у Сашки отчего же он умер, ругался и кричал на него. Тот бормотал  что-то в ответ. Потом Володя проснулся. Сашки не было. Володя негромко рассказал про сон Татьяне-Марине, жене своей. Она молчала. Видимо, спала. Хотя она почти всегда молчала, не только когда спала. Потом Володя понял:Татьяны-Марины рядом нет. Он повернулся, пошарил рукой, заглянул под одеяло… Да, Татьяны-Марины не было. Володя вспомнил, что Татьяна-Марина осталась дома, а он поехал на Север. Что бы разобраться —  чтобы врубиться – чтобы въехать – чтобы вникнуть, почему же у нее еще в детстве, когда она жила на Севере, проявилась склонность к молчанию, ставшая потом постоянной потребностью. Прошло два или три года. Володя так ни в чем и не разобрался. Только спать ему еще хотелось и он снова заснул. На этот раз не увидел во сне своего брата Сашку. Который недавно умер совсем молодым.

 

 

НА БЕРЕГУ РЕКИ

 

Володя стоял на берегу реки. Он не помнил, как называется эта река, забыл Володя ее имя. Или и не знал никогда. Бывать же  здесь почему-то любил. Тем более, что от его дома было недалеко совсем, не больше трех – четырех – девяти — пятнадцати с половиной  километров. Отчего ему так нравилось здесь бывать, Володя не понимал: плавать он почти не умел, загорать не любил, рыбу ловить боялся. Да – yes — ok, Володя мог, конечно, если уж очень приспичит, пробарахтаться вдоль берега. И даже реку  переплыть, как однажды у него случайно получилось.Только на другом берегу ему не понравилось. Люди там были недружелюбные, подозрительные, и когда Володя оказался  на берегу другом, они сразу же стали делать ему разные мерзкие гадости. Пришлось в темпе, не раздеваясь, плыть назад.

 

Сашка, его брат, услышав Володин рассказ, не удивился ничуть.

— Они там все злые и завистливые, – сказал Сашка, – Всегда такие были. И будут.

Володя был поражен и даже шокирован. Оказывается, Сашка, младший его брат, уже успел побывать на том берегу!

– А ты-то когда там был ? – недовольно спросил он.

Сашка вздохнул, растерянно взглянул на Володю и развел руками. Володя хотел сказать Сашке, что незачем ему таскаться на тот берег, что никто и никогда – ни он сам, ни мать, ни отец, ни бабушка, ни ее молодой муж, одноглазый джазовый барабанщик —  не советовал Сашке появляться  на том берегу. Что это вообще не принято в их древнем и славном,  в их старинном и знаменитом, в их легендарном и прославленном роду. Но Володя ничего не сказал Сашке. В тот день они вообще больше не разговаривали. Вскоре Сашка умер.Умер в конце мая, совсем молодым.

Тем не менее, Володе все равно ходил на берег реки. Хотя не знал, как она называется. Иногда ему вновь хотелось переплыть на другой берег. Да, Володя почти не умел плавать, — и все-таки чувствовал, что сможет, наверняка сможет опять это сделать, что у него хватит сил. Конечно, Сашка был прав, когда говорил ему, что они все там, на другом берегу, злые и завистливые. Володя сам успел это понять в тот раз, когда случайно переплыл реку и оказался среди недружелюбных  людей, делавших ему разные гадости. Интересно, черт возьми, откуда же все-таки Сашка знал, что они, на том берегу, всегда были такими злыми и такими завистливыми?

Ему кто-то рассказал?

Он читал об этом?

Успел побывать на другом берегу не один раз?

Только теперь этого не выяснить. Не было больше Сашки. Который умер в конце мая, умер совсем молодым.

 

Володя стоял на берегу реки. Да, ему здесь все-таки нравилось. Неподалеку от него то ли ловили рыбу, то ли плясали, незнакомые ему рыбаки. Что-то мешало им жить нормально. Володя не стал уточнять, что именно. Это совершенно его не интересовало.

 

 

РЕВНОСТЬ

 

В второй половине августа Володя несколько раз ощутил прилив острой ревности.

Противное и отвратительное чувство сильно мешало ему заниматься его обычными, традиционными,  в меру бессмысленными делами. Ревновал же он не какую-нибудь модную, общедоступную красотку в истертом до дыр декольте, ритмично, якобы непринужденно, покачивающую горячими бедрами в общественном транспорте типа метро или трамвай. Свою жену Татьяну-Марину он ревновал, большую часть времени пребывающую в тотально-локальном молчании. Больше всего его раздражало, что ревновал он ее, Татьяну — Марину, не к кому-либо из незнакомых усатых адептов спонтанного секса, а к своему брату Сашке. Который недавно умер совсем молодым. Если бы Сашка не умер, то Володина ревность могла бы не проявиться. Или она все равно, наверное,  проявилась бы, но не в такой остро-изнурительной форме; Володя стал ревновать Татьяну-Марину не только днем, утром или ранним вечером, а и по ночам, причем нередко во время сна.

Он стал хуже спать. Вставал утром около половины шестого. Тоскливо курил натощак на кухне, терзаясь догадками и подозрениями. Иногда ему даже казалось: нет, умер не Сашка, а он сам. Тогда как Татьяна-Марина, молчаливая длинноволосая Татьяна-Марина,  весело и без умолку болтает с Сашкой. Они вместе смеются над ним. Пьют, дурашливо хихикая, дешевый цейлонский — индийский – японский – воробьиный – корейский – слоновий —  африканский чай. Потом с дикой, нечеловеческой, коровьей яростью подолгу занимаются  любовью; прямо на грязном полу, в прихожей, под его портретом в траурной рамке, сделанной из первосортного эстонского алюминия.

Татьяна-Марина и не думает молчать. Она бесстыдно кричит все громче и громче, верещит, рычит, ухает, стонет, вопит, визжит, скрипит, воет, подвывает пронзительно. Сладострастно закручивает Сашку острыми, дрожащими, темно — желтыми каменистыми  волосами; точно также, кстати, поступали со своими слугами-барабанщиками пожилые и частично обмороженные сирены, совсем недавно, лет шесть – двенадцать – двадцать  назад, обнаруженные заблудившимися чилийскими геологами в дремучей южной части Баренцова моря. Правда, у этих необычайно холодных сирен волосы были другого цвета, более светлые, стеклянные и не такие острые.

 

После подобных эмоциональных встрясок, властно выползающих из сбитого с толку и напрочь замороченного подсознания, Володя с трудом приходил в себя. Однажды утром, без четверти шесть, ему привиделось, как Сашка рассказывает Татьяне-Марине, что его брат Володя умер совсем молодым.  Самое же, мол, удивительное, –  тут Сашка в Володином полусне многозначительно поднимал указательный палец кверху, и поглядывал на грязный потолок, – причина его смерти совершенно никому неизвестна. А Татьяна-Марина, Володина жена Татьяна-Марина, смотрела на Сашку широко открытыми, доверчивыми и сияющими  глазами, хотя на самом-то деле она, будучи Володиной женой около шести  неполных лет, знала лучше многих, что умер не Володя, а Сашка, причем умер совсем молодым.

Володя почти перестал адекватно воспринимать реальное положение дел. Как тут же еще и Петр Семенович-Сергеевич, отчим и отец Татьяны-Марины сообщил ему, что ее тотальное молчание является следствием старой любовной драмы, которую ей пришлось пережить до отъезда их семьи на Север, когда в девятом классе «Б», в котором она чему-то училась, умер от карской пневмонии один одноклассник. Которого  вроде как звали Сашкой…. Татьяна-Марина якобы была в него влюблена, и его скоропостижная, никем не запланированная  кончина, сильно подействовала на хрупкую  девичью психику.

 

— Ну уж не знаю, Петр Семенович, что там было в вашем девятом «Б» классе, – сердито сказал Володя.– Но вы точно что-то путаете. Сашкой звали и моего брата, который умер совсем молодым. И на портрете  в прихожей должна быть не моя фотография, а Сашкина.

— Может быть, и так. Спорить не буду, — Петр Семенович-Сергеевич покачал кривой, обезображенной головой. -   Может быть,  и так.

 

Володя вскоре после этого невкусного разговора ушел, только домой идти ему совсем не хотелось. Он боялся. Боялся, что когда откроет дверь в свою квартиру, то увидит как Татьяна –Марина с коровьей яростью  занимается любовью на грязном полу в прихожей с его братом Сашкой. Который на самом-то деле недавно умер совсем молодым.

 

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

CНЫ И ДЕЛА

 

Володе редко снились сны. Раз в два-три года, не чаще. Зато в последнее время, вскоре после того как его брат Сашка умер совсем молодым, сны стали приходить к Володе регулярно. Сны свои Володя обычно не помнил.У него и без того хватало дел, выше крыши у него было разных самых дел.Правда, иногда ему казалось, что он сны не помнит не из-за того, что у него до хрена самых разных дел, а по какой-то другой причине. Скорее всего, так оно и было. Только  причину эту Володя не знал.

Иногда ему хотелось запомнить и даже записать какой-нибудь из своих снов. Он купил толстый венгерский блокнот и красивый испанский фламастер. А потом и маленький, крошечный японский диктофончик, который гремучей булавкой прикрепил к одеялу, мало ли – подумал однажды Володя в начале ноября, – вдруг как не захочется пост — утром или ночью глубинной, часа в три, в четыре, или в четыре двадцать семь ( невозможно ведь точно предугадать, когда именно приснится сон!) прикасаться испанским красивым к венгерскому толстому ? Вот тут-то забавная дальневосточная игрушка как раз и пригодится…

 

Но из-за диктофона вот что однажды приключилось: Татьяна-Марина, Володина жена, известная своим тотальным молчанием, причем даже и за пределами их семьи, увидела прикрепленный к одеялу диктофон и испугалась. Она решила, что в ним в постель забралось какое-то неведомое ей крупное насекомое. Володя с трудом успокоил ее. Он попытался объяснить ей, что диктофон ему нужен, чтобы фиксировать увиденные сны. Однако Татьяна-Марина никак не могла его понять. Она и ругалась, и недовольно ворчала, и что-то еще говорила, чем страшно возбудила Володю, отвыкшего слышать хрипловатый, напоминающий предвечернее воронье пение, тембр ее голоса.  Володя снова объяснил, для чего же именно ему нужен диктофон. Она все равно его не понимала и упрямо продолжала говорить разные, не очень уж ласковые слова; быть может, в другой ситуации Володя был бы не рад ее высказываниям, ведь в том, что говорила Татьяна-Марина было немало обидного по отношению к нему, к его изначальной сущности, только сейчас это не имело значения. Гораздо важнее было, что она вообще хоть что-то говорила!

Володино возбуждение росло, нарастало, увеличиловалось, усиливалось, и в результате они с Татьяной-Мариной вскоре, минут через семьдесят пять, слились в так называемом любовном экстазе. Чего давненько не случалось. Примерно с тех самых пор, когда Сашка, Володин брат, умер в конце мая совсем молодым.

Приключившееся понравилось отвыкшему от честного семейного секса Володе гораздо больше записи и фиксации снов. Ни один из своих снов он так и не запомнил, так что и записывать в толстый венгерский, и уж тем более, наговаривать на красивый японский, было нечего. К тому же сны перестали наносить ему свои непрошенные визиты.

 

— Что ж, отлично – радовался Володя. — Ведь и без этого хватает у меня разных дел. До фига у меня самых разных дел.Жалко вот только, что Сашка умер совсем молодым.

 

 

ДЕЛЬФИЯ, МЕДСЕСТРА ИЗ БАНКА

 

Дельфию многое возмущало. Очень многое. В первую очередь, Сашка. Дельфия, медсестра из банка, немало успела повидать на своем веку. Что из того, что ее век, по мнению того же Сашки, был не очень долгим? Нет, слишком коротким он тоже не был!

В тайной глубине души Володя ей нравился больше, чем Сашка. Но Володя был женат на молчаливой Татьяне-Марине, и это частично препятствовало становлению – развитию -  укреплению – пролонгации — росту — градации чувства Дельфии по отношению к нему. Смерть же Сашки прицельно выбила Дельфию из привычной, хорошо и густо унавоженной честным, сухим трудом жизненной колеи.

— Какого черта! Какого, спрашивается, черта, – нервно думала она, перевязывая эластичным  свинцовым бинтом сломанные за выходные ребра, берцовые кости и ключицы у сотрудников банка. – Взял и умер без всякого предупреждения!

И ведь прежде-то не болел никогда! Его мать, Таисья Викторовна, в свободное от основной работы время лет, примерно, тридцать подряд,  занимающаяся коллекционированием болгарских обоев, сказала ей однажды по телефону, что в школьном возрасте Сашка никогда не простужался, не знал, что такое ангина, коклюш или брюшной тиф, и даже жесточайшая эпидемия старовологодского гриппа, унесшая далеко прочь немало мертвых жизней, обошла его стороной!

— Да и Володя, конечно, тоже хорош, -  Дельфия поставила холодный льняной компресс, сломавшему на рыбалке ноготь одному из руководителей банка, и победным  финальным глотком опустошила изрядно проржавевшую банку с модным импортным пивом.  -  Для чего нужно было ему, Володе, все время повторять, что Сашка умер совсем молодым? Нет, не

так уж Сашка был и молод!

Словам и мыслям Дельфии, медсестры из банка, можно было верить. Ведь она столько повидала  на своем не очень долгом, и не слишком коротком веку! Ей казалось, что Сашкина смерть совсем даже не случайна, что за ней таились злобные происки недобрых желателей. Нет, конечно, не был, не был он таким уж совсем молодым…

 

Любила ли она его? Дельфия, медсестре из банка, не смогла бы на этот вопрос ответить. Володя, который в тайной глубине души нравился ей больше Сашки, никогда почему-то об этом ее не спрашивал. Наверное, ему было все равно. Хотя уж кто-кто, а уж он-то распрекрасно и расчудесно знал, как причудливо и утонченно развивались отношения между Дельфией, медсестрой из банка и Сашкой. Который, по словам того же Володи, умер якобы совсем молодым.

Черт-те что! Модное импортное пиво оказалось  кислым — горьким – твердым – жестким —  совсем невкусным, и поэтому Дельфию, медсестру из банка, чуть не вытошнило. Их контакты с Сашкой вписывались в  причудливую номинацию «особстатья»; когда они познакомились на  концерте английской группы The Wall, продолжавшемся 68 часов ( или 45 секунд? история об этом почему-то до сих пор умалчивает), то он в тот же вечер совершенно зверски изнасиловал ее в забитом пассажирами трамвае. Зато потом вел себя сдержанно, корректно и деликатно, провожал от банка до дому, дарил гвоздики и ландыши, водил в кино на утренние сеансы.Читал ей по телефону Платонова, Гоголя и Дюрренматта. Руки целовал сквозь варежки. Слизывал зимой с ее сапог деготь, цинк и другую гадость. И вдруг — умер! Нет, не был он таким уж молодым, не был!

 

Так думала Дельфия. Но никому свои мысли не раскрывала — не поверяла – не выдавала – не выговаривала, в том числе и Володе. Ведь она, Дельфия, слава Богу, много чего повидала на своем непонятно сколько длившемся веку, и прекрасно знала – понимала – считала — думала, что если Володя, который в самом деле реально нравился ей в разы больше, чем спонтанно умерший Сашка,  зацепится остатками мозга за какую-нибудь мысль, то уж ни за что и никогда с ней не расстанется. Также поступал – любил поступать — часто поступал — всегда поступал и покойный Сашка. Недаром они с Володей были братьями.

 

 

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ

 

 

Однажды утром Володя понял, что если бы его брат Сашка не умер совсем молодым, то его,  Володина, жизнь развернулась бы совсем в другом направлении. Жизнь Сашки тоже имела бы возможность наклониться в иную сторону, зацепить – как говорят иногда люди, приобщенные к рок-культуре – другой side. Володя  знал, что нравится Дельфии. Еще он предполагал, правда, в самых общих чертах,  относительность  ее жизненных воззрений, по масштабу своих противоречий похожих на очередную вселенскую катастрофу. Но только все равно не знала Дельфия, что Сашка, который 29-го или 30-го мая умер совсем молодым, очень хотел стать нацменом. Вроде тех сильных, низкорослых,  черноволосых людей средних лет, в течении минувшего года умело, старательно и без спешки разрушавших здание средней школы в соседнем с чем-то дворе.

Увы, Сашке так и не довелось стать нацменом. И ему, Володе, тоже. Правда, он и не слишком хотел. Тогда как Дельфия, элегантная и крупная телом Дельфия, одутловато-изящная медсестра Дельфия из банка, неплохо известного на среднем Западе своей инвестиционной лояльностью, продолжала считать будто бы он, Володя, нравится ей больше Сашки. Который умер совсем молодым.

 

Как все-таки непросто жить —  fuck off! — в гулкой и просторной стране, где национальные проблемы по-прежнему, как и восемьсот – девятьсот — двести — сто – пятнадцать лет назад, никак не могут достичь уровня хотя бы приблизительного светского позитива!

Невозможно однако не добавить к изложенному выше вот что: после смерти жизнь Сашки, на свой, особенный лад, наклонилась  в иную сторону и вместе с тем вполне зацепила другой side.

 

.

------------------------------------------------------------------------------------------

ЧАЕПИТИЕ

 

Володя часто думал про своего брата Сашку. Который умер совсем молодым, Так и не узнав точную дату своего рождения. Володя не знал, отчего умер Сашка. Никто этого не знал. Даже усталые, вечно замордованные медики из номерной городской больницы. Но им – то было все равно, а Володе нет. Иногда ему казалось, что если бы его брат наверняка знал, когда он точно родился в самом конце мая – 29-го или 30-го или 31-го, то он бы, быть может, и не умер бы так рано.

Когда Володя поделился своими размышлениями с Петром Семеновичем-Сергеевичем, то отец и одновременно отчим его, в основном, молчащей жены, ничего внятного не сказал. Только ограничился, – как обычно, как всегда,  – многозначительным покачиванием своей кривой, обезображенной головы. Вообще-то Володе изрядно надоели частые родственные визиты Петра Семеновича-Сергеевича. Которые особенно участились после того, как тому сообщили из Москвы, что он уволен. Володе не хотелось почему-то тратить время на изнурительные многочасовые чаепития; Петр Семенович-Сергеевич умудрялся за полтора – три часа своего пришествия сольно высосать ничуть не менее двух самоваров. Да еще и постоянно предлагал разделить  с ним компанию. В таких объемах даже самый изысканный, даже самый твердый, даже самый бретонский чай не был Володе интересен. Но поскольку тотально молчащая жена Володи Татьяна-Марина за стол не садилась, и все время суетливо фланировала – перемещалась – передвигалась — ползала по квартире, вытирая пыль на отсутствующих серванте – секретере – журнально-газетном столике и этажерке,  то Володе поневоле приходилось брать огонь общения и совместного чаепоглощения с Петром Семеновичем-Сергеевичем на себя. Его раздражало это. Ему это надоело.

 

Володе захотелось рассказать Петру Семеновичу-Сергеевичу, утомительно и однообразно покачивающему своей кривой, обезображенной головой, что-нибудь несуразное, нелепое, нескладное, абсолютно бессмысленное,  и даже  неприличное. Да, он уже готов был поступить именно так. Как  вдруг подумал, что не только Сашка, который недавно умер совсем молодым, не знал точной даты своего рождения, но что и он, Володя, тоже точно не знает когда родился! Значит, и он может умереть! Пусть Володя был постарше Сашки, все равно с ним могло случиться тоже самое, что и с его братом.

Отчего же их родители не знали точной даты рождения своих сыновей? Отчего? А?

 

Петр Семенович-Сергеевич совершенно не представлялся больше Володе объектом, достойным доверия. Впрочем, так, в сущности, и прежде было. И уж тем более —  теперь. А Петр Семенович-Сергеевич или если угодно, Петр Сергеевич-Семенович – да и не все ли равно! – продолжал без устали пить твердый бретонский чай. И покачивал, покачивал, покачивал своей кривой, обезображенной головой. Кроме чаепития его ничего – похоже – явно – видимо – очевидно —  не интересовало.

День подходил  к концу.

Заканчивалось бабье лето.

Rolling Stones выложили в сети новый альбом.

Бретонский чай стал еще более твердым, чем в прошлом году.

Сашка умер совсем молодым.

 

 

ВОКРУГ МУЗЫКИ

 

Когда Сашка еще был жив, то однажды, незадолго до того, как он умер в конце мая совсем молодым, они с Володей решили вдвоем послушать музыку. Вообще-то и Сашка, и Володя не любили музыку. То есть, в некоей определенной мере они музыку как бы и любили, но и не очень-то уж любили они ее. Так довольно часто бывает. Не только у Сашки с Володей. Некоторые экземпляры из многочисленного человеческого стада  вовсе не знают, любят ли они музыку или нет. Иногда, в процессе так называемой жизни, отношение к музыке у многих экземпляров меняется, этому способствуют самые разнообразнейшие причины. Или нет, не меняется. Или никакие причины этим метаморфозам не способствуют. Или без самых разных причин что-то происходит. Только разобраться в генезисе и причин, и безпричин не могут даже самые тертые, самые ушлые гуру. Сашка, например, сначала музыку не любил. Потом он более-менее ее полюбил. Потом же стал и любить ее, и не любить одновременно. Сложно устроен человек, очень часто он и сам не знает, что он любит и чего он не любит. Володя, например, знал, что он не всю музыку любит. И еще он знал, что не всю музыку не любит. Даже иногда мог попытаться объяснить почему. А вот Сашка не знал, что он любит. И, соответственно, не знал, чего не любит, и даже не пытался что-либо объяснить. Володе это не нравилось в Сашке, он настойчиво предлагал брату встать на путь духовного самоусовершенствования. Сашка  вроде бы и не возражал, но совершенно не понимал – не знал – не предполагал – не предвидел  — не чувствовал, каким же образом можно выползти – выкатиться — выкарабкаться – вывалиться на этот путь...

— Наверное, у него бы все сложилось бы по этой части, – думал порой Володя, – если бы он не умер так внезапно в конце мая. Совсем молодым. И музыку мы с ним вдвоем тогда так и не послушали.

 

 

 

 

ПРОТИВОРЕЧИЕ

 

Немало есть слов, которые Володе не нравятся. Чересчур умными, слишком многозначительными они ему кажутся. Терпеть он их не может. Одним из таких неприятных словес – словечек – словец – слов для него, для Володи, для брата Сашки, который умер совсем молодым, для мужа молчаливейшей Татьяны-Марины, является слово «противоречие». Никогда не любил Володя «противоречие». Теперь тоже его не любит. Тем не менее, в последнее время, Володе часто  приходится с этим словом сталкиваться.

Володя иногда до конца – до предела – до точки – до покрышки – до вспышки — до тени старого зонта – до набора блестящих латиноамериканских пуговиц, не знал, не понимал истинно и реально, как же зовут отчима-отца или отца-отчима такой неразговорчивой Татьяны-Марины – Пётр Семёнович или Пётр Сергеевич. Но как бы и не звали на самом деле этого не слишком молодого человека с кривой, обезображенной головой, обожающего выпивать за один присест несколько литров твёрдого бретонского чая, он весьма, и весьма, и весьма, нередко, и, даже до омерзения, до отвращения, до рвоты часто, употреблял в речи своей противное и несимпатичное Володе «противоречие». Не только ему, Володе, было оно, это словцо — словечко — словечечко, неприятно-отвратительно-гадостно и противно. Сашка, который умер совсем молодым, тоже его вроде бы не жаловал, не признавал и не  любил.

Пётр Семёнович-Сергеевич, преисполненный удовольствия от безразмерного чаепития, отдыхал. Он вспоминал свою единственную поездку в европейские страны, где несколько лет назад пришлось ему некоторое время для чего-то побывать. Насмотрелся там разного: чемоданчики на колесах, сплошные улыбки, дискотеки на каждом углу, бумажные ботинки, сиреневые панамы, женщины с холёными телами, календари в окнах, много света и слишком уж чисто. Все чужое. Не свое. Не родное. Петру Семеновичу-Сергеевичу заграница упорно и решительно не понравилась. Да, тут ещё немаловажно, что больше за кордоном Пётр Семёнович-Сергеевич так никогда и не появлялся, и ещё не менее значительно-принципиально-существенно, что особенно он намучился тогда, в эпоху своей разовой заграничной вылазки, в Варшаве, когда заблудился на железнодорожном вокзале и плутал по нему с пустым термосом дня два с половиной, не меньше.

– Послушай, Володя, – задумчиво сказал Петр Семенович-Сергеевич. – Не пойму я отчего-то одной вещицы. Вот брат твой, Сашка, умер в конце мая, так? Но какого числа?

– Точно неизвестно. 29-го или 30-го. Или даже 31-го. – мрачно ответил Володя. Он не очень любил говорить про Сашкину смерть. Хотя помнил и думал про нее постоянно.

– Странно всё же как-то, – Пётр Сергеевич-Семёнович покачал своей кривой, обезображенной головой. – Неужели точно неизвестно? Так ведь не бывает.

Володе совершено не хотелось говорить про Сашкину смерть, но он знал, что Пётр Семёнович-Сергеевич всё равно не отвяжется; ведь несмотря на наличие кривой, обезображенной головы, любил отчим-отец Татьяны-Марины обстоятельные и пространные рассуждения.

– Согласись, – скушным, учительским голосом сказал Пётр Семёнович-Сергеевич, – что есть в отсутствии точной даты смерти твоего брата Сашки некоторое противоречие.

Опять противоречие! Опять он слышит это отвратительное слово! Володе не хотелось разговаривать про Сашкину смерть. Откровенно и радикально послать куда-нибудь подальше пожилого человека ему было неудобно. Тем более, что тот был как-никак его родственником.  Не каким-нибудь неизмеримо дальним, а отцом и отчимом Татьяны-Марины, его жены.

– Ну, тут уж… – Володя почти развёл руками. – Теперь-то ничего не поделаешь.

– Конечно, конечно. К сожалению, – последовал очередной качок кривой, обезображенной головы. – Но мне вспоминается, что…

– Что?

– Вот в чём заключается ничуть не меньшее противоречие.

– Какое противоречие? Что ещё за противоречие? Опять это проклятое противоречие!

– Да, да! Именно! Именно противоречие! Насколько я помню… Мне это ещё Татьяна рассказывала…

– Что? Татьяна рассказывала? Но она так редко вообще что-нибудь говорит!

– Да, ты прав, – Пётр Семёнович-Сергеевич опять качнул своей кривой, обезображенной головой. – Но иногда всё-таки говорит. Разве нет? Но не в этом дело…

– А в чём? – растерянно спросил Володя, предчувствуя, что сейчас Пётр Семёнович-Сергеевич снова начнёт что-то говорить про противоречие. Он не ошибся. Тот в самом деле разразился длинной, нескончаемой тирадой, и ненавистное Володе слово «противоречие» повторялось в недрах этой петро-семёновической- сергеевической тирады несколько раз.

– Если я не ошибаюсь, – Петр Семёнович-Сергеевич страстно, решительно и даже дерзко взглянул на Володю, – Сашка родился 29 мая. Или 30-го. И никто, даже родители, не знали точную дату его рождения. И мало того, что не знали, так они ещё всегда её путали! А ему-то, Сашке, брату твоему, было всё равно. Он жил себе и жил. Пока жилось.

– Ну да, так всё и было, – хмуро ответил Володя. – Так и было всё.

Пётр Сергеевич-Семёнович отработанно качнул своей кривой, обезображенной головой, а потом с необычайно экспрессией воскликнул: «Но ведь и точной даты его смерти никто не знает! И умер он тоже в конце мая!»

– Да. 29-го, 30-го или даже 31-го.

– Но разве это не противоречие! – торжественно вскричал Пётр Семёнович-Сергеевич. — Я никогда не сталкивался с таким необычайным противоречием!

Их диалог продолжался ещё некоторое время, а потом неуловимо иссяк. Что очевидно не помешает ему когда-нибудь снова возродиться. Пётр Семёнович-Сергеевич, разумеется, вскоре, опять захотел выпить стаканчиков пять или шесть или восемь твёрдого бретонского чайку. Он стал употреблять чай с потрясающей жадностью, как будто бы вообще ничего не пил и не ел несколько суток подряд.

Володя смотрел на это безудержное чаепитие, и на кривую, обезображенную голову Петра Семёновича-Сергеевича, и вновь, и вновь понимал удрученно, что его брат Сашка умер 29-го, 30-го или даже 31-го мая совсем молодым, и что родился он вроде бы примерно в те же сроки. Володя понимал также, что любитель бретонского чая и обладатель кривой, обезображенной головы был во — многом прав, потому что трудно представить себе что-нибудь более противоречивое. Всё равно не любил – не выносил – не признавал — терпеть не мог Володя это скользкое, это прилипчивое, это  змееподобное слово.

Пётр Сергеевич-Семёнович пил чай. Татьяна-Марина, жена Володи, полусидела неподалеку, в рыхлом древнем кресле. Она совершенно беззлобно молчала. В её молчании не было ни малейшего противоречия.

 

 

КОВЕР-САМОЛЕТ

 

Однажды, в теплый зимний день, Володя и брат его Сашка, который умер совсем молодым, летели на ковре-самолете. Нелишне иметь ввиду вот что: Сашка потом умер совсем молодым, потому что будь он мертвым, он бы на ковре вряд ли полетел, да и Володя едва ли стал бы путешествовать на ковре-самолете с мертвым  Сашкой.

Летели они себе, летели, и сами не знали куда прилетят. Понимали, что наверняка куда-нибудь да прилетят. Лететь им нравилось. Володе, во всяком случае, нравилось. Что и не странно, ведь он постарше был Сашки, который даже и умер-то совсем молодым. Сашке полет нравился чуть поменьше. Он-то зевал, то недоуменно таращился на дольний мир, а иногда даже и поплевывал на него, на мир дольний, сверху. Володя не слишком одобрял плевки брата своего. Поскольку Сашка был помладше его, то Володя относился к плевкам Сашкиным с юмором и с благодушной снисходительностью, понимая, что время все перетрет, в том числе и сашкины поплевывания. Как выяснилось позже чуть, он оказался прав, время воистину в самом деле все перетерло, и где-то в конце мая Сашка неожиданно умер совсем молодым.

 

Ну а летели-то Сашка с Володей на ковре -  самолете ничуть не в конце мая.

Совсем другое время года наблюдалось во время их полета – зима, теплая зима, горячая, жаркая местами зима, чем-то даже напоминавшая нежную, кокетливую, сладострастную  зиму в отрогах каких-то не слишком высоких и зажравшихся южных гор.

— Смотри, Сашка, вот внизу, город наш, — вдумчиво сказал Володя, ощущая себя  необычайно приподнято. — Вон и улица наша, и двор. И дом наш, и балкон даже видно.

Балкон квартиры на первом этаже в самом деле превосходно был виден сверху. Не очень уж высоко летели на ковре-самолете Володя и Сашка, который потом, в конце мая, умер совсем молодым. Как раз в то время, когда Сашка и Володя пролетали над своим домом, на балкон вышел отец-отчим Татьяны-Марины, жены Володиной, Петр Семенович-Сергеевич, он держал в руках стакан – видимо, с твердым бретонским чаем, и благодушно покачивал своей кривой, обезображенной головой. Сашка несколько раз плюнул вниз. Его плевки не долетели до балкона и до головы отчима-отца Татьяны-Марины, молчаливой жены его брата. Володя на этот раз ничего не сказал, он с каждой новой секундой все больше убеждался в том, что время все перетрет. В том числе и Сашкины плевки. Так что если бы даже Сашкина слюна и коснулась кривой, обезображенной головы Петра Семенович-Сергеевича, то Володя никак не отреагировал бы на будто бы неадекватное поведение своего младшего брата.

— Черт, а я деньги забыл с собой взять. И документы, — вздохнул Сашка. — Сигареты теперь не смогу купить.

Володя не очень понимал, где же именно сейчас Сашка хочет купить сигареты и зачем для покупки сигарет нужны документы. Вновь ничего не сказал. Ковер-самолет медленно, полусонно покачиваясь, летел дальше. Неизвестно куда. Внизу расстилался дольний мир, на который время от времени лениво поплевывал брат Володи, Сашка. Который еще не и знал, что скоро, в конце мая, он умрет совсем молодым.

 

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------

ТЫ ТАК НЕ ДУМАЕШЬ?

 

Однажды, в конце сентября, Татьяна-Марина, жена Володи, сказала ему, что ей очень хочется купаться. Володя удивился. Во-первых, Татьяна-Марина, его молчаливая жена Татьяна-Марина, очень редко что-нибудь говорила, а во-вторых…Нет, Володя и сам не знал, что во-вторых, он думал сейчас о совершенно других материях. О каких именно?

Володя не смог бы этого никому объяснить; впрочем, его никто ни о чем и не спрашивал. Так бывает иногда, когда тот или иной человек ничего толком не может объяснить, хотя его никто и ни о чем не спрашивает. Вот и с Володей это произошло. Более того, с ним вообще нередко подобные игры — фокусы – тусовки духа приключались.

 

Итак, Володя был удивлен. Но он знал, он доподлинно знал, что купаться ему не хотелось.

— Тебе не хочется, а мне хочется, очень хочется купаться!  — с вибрациями мелкой истерики повторила Татьяна-Марина...

— Так ведь конец сентября уже, — рассудительно произнес Володя, – Холодновато сейчас в воде.

— Хочу купаться, хочу купаться! – почти рыдала Татьяна-Марина...

— Холодновато, наверное, сейчас в воде-то, — еще более рассудительно повторял Володя.

— Купаться!  Купаться! Купаться!

Володя не слушал ее, он глубоко погрузился в собственные мысли. Если бы сейчас его кто-нибудь бы спросил о чем он думает, то тут уж он в карман за словом не полез! Только некому было сейчас у него что-нибудь спрашивать. Кроме Татьяны-Марины. Которая тоже ни о чем у него спрашивала, а  кричала, что хочет купаться. Громко кричала и даже противно. Только Володя уже всецело погрузился в  размышления и не обращал на вопли Татьяны-Марины ни малейшего внимания.

Он думал. Думал Володя на самом деле сейчас о том, что его брат Сашка, который умер совсем молодым, тоже любил  купаться. На другой берег реки когда-то плавал. Да, было дело. Вот только не часто он, Сашка, купался. Стало быть, и не очень любил. Также Володя думал еще и о том, что, возможно, Татьяна кричит с благословения своего отчима-отца Петра Сергеевича-Семеновича, постоянно покачивающего кривой, обезображенной головой и прославившегося воистину бездонной и безграничной страстью к употреблению твердого, бретонского чая. И еще Володя думал о Дельфии, медсестре из банка. Она, в мутной глубине своей повидавшей виды души считала, что он, Володя, нравится ей больше, чем Сашка. Скорее всего, Дельфия ошибалась.

 

Вот о чем думал Володя, решительно не обращая внимания на слова Татьяны-Марины.

— Купаться, купаться… — бормотала она, — Мне хочется купаться…

— Я тебе не запрещаю купаться,  — очень рассудительно, не менее рассудительно, чем прежде, сказал, наконец, Володя,  — Только ты имей ввиду, что сейчас, в конце сентября, холодновато, наверное, в воде-то. Ты так не  думаешь? Отчего же ты так не думаешь? Почему же ты так не думаешь? Совсем ведь не жарко в воде-то.

Татьяна ничего ему не ответила. Она хотела купаться, купаться, купаться,  и именно сегодня, сейчас, в конце сентября. Больше она ничего не хотела.

— Холодновато, наверное, сейчас в воде-то, — с убийственной рассудительностью повторял Володя, — Ты так не думаешь? Не думаешь ? В самом деле не думаешь? Точно не думаешь?

 

 

ПРО  НЕЛЮБОВЬ

 

Cашка все-таки музыку не любил. Прежде об этом никто не задумывался. Или почти никто. Но после того как Сашка умер совсем молодым, многие обратили внимание на его нелюбовь  к музыке. В том числе и Володя. Он тоже не любил музыку; вернее, он не то чтобы совсем ее не любил, но просто как -то и не очень любил. Володя предпочитал ей, музыке,  совсем другие вещи. Если бы его спросили какие именно, он бы затруднился с ответом. Не нравились Володя подобные разговоры. Сашка, который умер совсем молодым, тоже не любил разговаривать на эти темы. Володя пытался иногда понять — кто же из них больше не любил музыку, он или Сашка; иногда ему казалось, что его нелюбовь к музыке была больше нелюбви Сашкиной, гораздо больше, сильнее и существенней, однако на этом он никогда не настаивал. Его раздражало, что никто прежде не обращал внимания на то, что Сашка не любил музыку. И что только после того, как Сашка умер, многие обратили не это внимание. В том числе и он сам. Последнее обстоятельство раздражало его немного поменьше, ведь в конце концов Сашка, который умер совсем молодым, был его младшим братом, и поэтому Володя, имел полное право не обращать ни малейшего внимания на Сашкину нелюбовь.Тем более, что и Сашка почти полностью игнорировал его, Володину, нелюбовь. Не только к музыке,кстати, но и пельменям, и к малосольным огурцам, и к зубной пасте, и к серым носкам и к полным блондинкам. Ну а в Володя, в свою очередь, совершенно наплевательски относился к Сашкиной неприязни к  худым брюнеткам – Сашка отчего-то считал их похожими на немецких крыс,  –  к полузакрытым форточкам,  к сметане, к отечественным презервативам, к свежему, немного подсушенному хлебу, и к поэзии Валерия Брюсова.

Вообще-то пора уж проставить все точки над так называемым «и»; не ошибется ничуть тот, кто рискнет предположить, что и Сашка, и брат его Володя, не слишком любили друг друга. Даже после того, Сашка отправился в свое последнее, безграничное путешествие, отношение Володи к брату почти не изменилось. Более того, он наверняка знал, что и Сашка не стал бы его любить крепче и больше, даже если бы не умер совсем молодым, а для чего-то продолжал жить. Или если бы умер не Сашка, а сам Володя. Взаимная не очень и не слишком любовь Сашки и Володи почти никак не проявлялась, ведь оба поневоле ощущали, что родственные узы обязывают их если и не к любви, то к чему-то вроде нее. Только вот как называется это вроде, не знали ни Володя, ни его брат Сашка.

Ну а музыка…Володе казалось, что Сашка все-таки не любил музыку больше, чем он. Иногда же Володя считал, что у него лучше, чем у Сашки, получалось не любить музыку, гораздо лучше, но обстоятельно и детально разобраться в этом, после того, как Сашка весной, в конце мая, умер совсем молодым, не было теперь ни малейшей возможности.

 

 

НЕ БОЛЕЕ ТОГО

Сашка упал неожиданно. В апреле или в марте, во время коды зимы. Падать Сашка не любил. Ну а ежели и падал иногда, то, как правило,  заранее знал, что упадет, заранее это чувствовал, и поэтому падать ему не очень было обидно. К тому же он понимал, падая; понимал, чувствовал и ощущал — насквозь, через все, сверх всего — что поднимется он, что встанет, что все преодолеет, что вновь обретет тело его вертикальное положение. Изначальное предощущение падения как бы даровало ему своеобразную неуязвимость. Фактически получалось, что упал – и в тоже время как будто и не упал.

Но и не более того.

Володе же, брату старшему Сашкиному, подобное отношение к падению представлялось несерьезным. Он и сам падал время от времени. Как и большинство людей в его городе. Нечасто, но падал Володя, падал. Ему это не очень-то нравилось. Он, Володя, большую часть времени своего экзистенциального преисполненный не слишком  понятными самому себе размышлениями и заботами, стремился и мечтал – да, никто не знал об этом, но что из того! – вовсе не падать. Никогда и нигде. Надобно  заметить, что Сашка, который впоследствии умер совсем молодым, тоже не любил собственные падения. Он понимал, что немного, весьма немного, в них было хорошего. Правда, предощущения падения, щедро ему дарованные матерью-природой, сами падения значительно облегчали.

Но и не более того.

Так долго продолжалось, не один год. Сашка и Володя падали время от времени – как и многие из тех, кто жил рядом и возле. Они падали – и потом вставали. Падали и вставали, падали и вставали, падали и вставали.

Но и не более того.

Однажды, когда братья приехали в один большой северный город, Сашка упал неожиданно. После чего все же быстро встал. Это произошло на углу Свечного переулка и другой небольшой, не слишком просторной  улицы. Вокруг густо пахло секвоей. Потом, когда они вернулись домой, Сашка с фальшивой и натужной гордостью рассказывал одной незнакомой девушке, которая частично отдалась ему в грузовом лифте, что ему удалось  быстро встать, и что после падения на спазменном углу Свечного и пропахшей секвойей улочки, он сразу – точно сразу! -  понял, что быстро встанет. Девушка эта незнакомая, местами юная, была выше Сашки примерно на полторы – две  головы. Она ничего толком ему не ответила, даже плащ импортный датский не сняла, зато с заученной школярской прилежностью изгибалась в немыслимых любовных позах, неумело и не слишком грамотно, интепретируя на свой лад КАМУ-СУТРУ. Сашка, лениво-полусонно наслаждаясь ее длинным, плотным, дрожащим и гибким телом, предложил поехать в большой северный город с улицей, пропахшей секвойей, и упасть как-нибудь вдвоем. А потом попробовать сразу же встать. Она же лишь что-то невнятное промычала  в ответ.

Но и не более того.

Во время коды зимы Сашка снова упал. Неожиданно. Внезапно. Толком и неизвестно даже где. Потом же, вскоре, он умер совсем молодым. Володя, брат его, думал иногда, что если бы Сашка не упал тогда, совсем незадолго до смерти, то он, может быть, и не умер в конце мая. Таково было Володино предположение.

Но и не более того.

 

 

 

СКАМЕЙКА СИЛЬВИИ

 

В коридоре на улице, возле дома, вечером, часов в шесть или в девять, когда тусклое солнце не то куда-то для чего-то садилось, не то откуда-то зачем-то всходило, Сашка увидел кошку. Ему показалось, будто бы она что-то хочет сказать. До сей поры с кошками Сашке разговаривать еще не доводилось. Он, в общем-то, был не прочь побеседовать с худенькой хвостатой красоткой, напомнившей ему сказку Борга про ливийскую рысь, которая могла в нужное для себя время превращаться в пуму или даже в гепарда, или даже  - по свидетельству тувинских горных пастухов -  в среднего калибра тигра; такие теперь, говорят, в изобилии живут и плодятся в южном Уэльсе. Правда, Сашка не знал, о чем кошка хочет ему рассказать. Если бы Сашка не умер совсем молодым, то он наверняка смог бы вникнуть в неожиданную дилемму, и разобраться что там и к чему. Ведь и учителя начальной школы, и продавцы из обувного ларька, и декан из народного университета, и милиционер из соседнего города, и косоглазый, но добрый и незлопамятный телеведущий — все отмечали Сашкину воспримчивость к новым веяниям. Только худенькая кошка оказалась слепой и безглазой. Как только Сашка сделал нерешительный шаг в ее сторону, она фыркнула и прыгнула на крышу соседнего пятнадцатиэтажного дома. Сашка растерянно выругался и недовольно лег на  скамейку возле входа в его вечно загаженный подъезд. Однако на шаткой дореволюционной скамейке фиолотово-утробного цвета уже лежала леди Сильвия.

— Зачем же вы ругаетесь, когда ложитесь на скамейку, на которой я лежу уже три четверти часа? — спросила, приветливо улыбаясь, леди Сильвия.

Ей понравился этот нестарый еще молодой человек, напоминающий чем-то стрелка из лука на серии гравюр Эскайла; многие, правда, считали голландского графика эпигоном и предпочитали посещать экспозиции других мастеров, пусть и менее известных, зато не столь скупых на проявление собственного дарования. Сашка растерянно почесал лоб. Ему почему-то захотелось о многом рассказать изящной полуодетой леди Сильвии: и о том, как он занимался частичной любовью с незнакомой девушкой в грузовом лифте, и что незнакомая ему возлюбленная в лифте была выше его примерно на две –три головы, и также о том, какими злыми и недобрыми оказались люди на другом берегу реки, и еще про свою мать рассказать, про Таисию Викторовну, в течении тридцати лет подряд занимавшуюся в свободное от основной работы время коллекционированием болгарских обоев, и еще о многом, и еще о другом.

 

— Нет, не стоит мне ничего рассказывать, – смеясь сказала леди Сильвия. -  Я ведь все это знаю!

 

Она хотела было добавить, что известно ей и то, что Сашка умрет совсем молодым, и тут же вспомнила, что Сашка, напомнивший ей стрелка из лука на серии графюр Эскайла, преотлично знает о том же, о чем знала и она, и что еще он знает и о том, что она, леди Сильвия, знает все об этой ветви его знания. Поэтому вскоре они сменили тему так и не начавшегося разговора. Тоже происходило и в дальнейшем, во время их последующих встреч и бесед. До той самой злосчастной майской поры, когда Сашка умер совсем молодым.

 

И даже потом – надеюсь, это никому не покажется странным – все продолжилось, только на несколько другом временном витке; уже скончалось лето, и почти голый октябрь прятался во тьме, и зимняя метель сварливо бушевала вокруг всего, и почти год прошел – или два, или даже три — да и не все ли равно сколько, ведь точно никто не знал и не считал никогда; и возле станции метро «Василеостровская» в большом северном городе по-прежнему, как в прошлом столетии, пахло пирожками с капустой и с мясом, и рваными газетами, а изящная полуодетая леди Сильвия и Сашка, который умер совем молодым, все продолжали и продолжали свои загадочные  беседы. Начатые на дореволюционной скамейке фиолетово-утробного цвета. На той самой шаткой скамейке, на  которой когда-то лежала леди Сильвия.

 

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

ИНЦЕСТ

 

Размышляя о непростых семейных раскладах, Володя неожиданно для себя обнаружил, что ситуация попахивает изощренным и многоходовым инцестом.  Его, Володю, с почти юношеских лет являвшегося внимательнейшим читателем Камю, Диккенса и Пруста, (некоторые их романы он даже конспектировал) и хэммиловской «Новейшей Мемории о Мертвых», ситуация с инцестом решительно не устаивала. Еще бы! Ведь ежели Петр Семенович-Сергеевич и в самом деле приходился  отцом-отчимом  молчальницы Татьяны-Марины, и мужем, пусть неважно каким по счету, Таисьи Викторовны, то получалось тогда, что он, Володя, женат на двоюродной, или троюродной, или даже на четвероюродной сестре своего брата Сашки, который умер совсем молодым.

Надо ли объяснять кому-нибудь дополнительно, что сестра Сашки являлась в точно таких же пропорциях и Володиной сестрой? Ежели Петр Семенович-Сергевич был только отчимом Татьяны-Марины, то все равно, и в этом варианте имелось немало неприятных, сомнительных нюансов. Даже и вне зависимости от преждевременной Сашкиной смерти. Володя фактически все равно и прежде был, — так уж получалось! — и теперь по-прежнему оставался, связанным узами брака с достаточно близкой своей родственницей.

Или… По странному стечению обстоятельств, Петр Семенович – Сергеевич с кривой, обезображенной головой в самом деле был не только отчимом и отцом Татьяны-Марины, молчаливой жены Володи, но и третьим мужем Таисьи Викторовны, матери Сашки, успешно, лет тридцать, примерно подряд, занимавшейся коллекционированием болгарских обоев в свободное от основной работы время. Поскольку Володя был братом Сашки, который в конце мая умер совсем молодым, то стало быть, Таисья Викторовна являлась и его, Володиной матерью. Так, во всяком случае, считали некоторые и многие. Володя редко виделся с Таисьей Викторовной. Десять — пятнадцать, ну тридцать, ну пятьдесят раз  в неделю…Только никак не больше. Поэтому он не был уверен, что именно она, погрязшая в болгарско-обойном собирательстве, и есть его мать. Сашка, когда Володя начинал разговор про скользкие семейные материи, отделывался совершенно неуместным в данном раскладе шутливым тремором нижней губы. Ему-то явно было все равно. Наверное, если бы он не умер совсем молодым, то переменил бы со временем свое наплевательское отношение к неясным изгибам родственных связей на что-либо более конструктивное.

Диалог Володи с почтенным Петром Семеновичем – Сергеевичем также не дал осмысленных результатов. Во — первых, тот не знал и не помнил, каким он был по счету мужем Таисьи Викторовны – пятым, вторым или на самом деле третьим, а во-вторых, с нескрываемой  гордостью считал, что безусловно приходится не слишком  разговорчивой Татьяне и отчимом, и отцом. Володю это просто бесило! Он хотел в сердцах сказать Петру Семеновичу-Сергеевичу, что безоставочное употребление твердого бретонского чая плюс покачивание нон-стоп кривой, обезображенной головой не могут быть панацеей от бездонных бытийных проблем. Не могут, не могут! И никогда, черт подери, не могли!

Просчитать в полной мере степень кровосмесительности  противоестественного родства  у Володи не получалось, потому что ни Петр Семенович-Сергеевич, ни Таисья Викторовна, и уж ни Татьяна-Марина, безмятежно плавающая по — своему молчаливому морю  — никто, совсем никто, ни де-факто, ни де-юре не мог разрешить его кошмарные подозрения. Володе хотелось встать на четвереньки и завыть. Он так и сделал: вышел на балкон и протяжно, надсадно взвыл.Через некоторое время послышалось неодобрительное урчание соседей по дому. Им отчего-то не слишком понравились звуки, доносившиеся с Володиного балкона. Да и ему самому его взвывание ничуть не помогло.

— Вот только инцеста мне не хватало! – уныло говорил сам себе  Володя,  — Вот только инцеста…Вот только инцеста…

 

Где-то в горящем пригороде звучала музыка, нечто среднее между BEATLES, CREAM, SLADE и BIORK. Индиферентно наступал вечер. Вроде хотелось есть.Только вот толку ни от музыки, которую он больше не любил, чем любил, ни от безликого осенне-летнего вечера, ни от не менее безликого предстоящего ужина — сырые чилийские сардельки, вареный польский лук, толченый китайский  хлеб, немецкий желтый чай, и красная украинская соль — не было никакого. Володя понял, что впервые, пожалуй, он завидует Сашке, который в конце мая умер совсем молодым.

 

 

ЯКОБСЕН LIFE 1

 

Однажды поздней осенью высшие и средние полицейские чины – вице-полковник, экстра-генерал, обер-сержант и прочие, поручили дознавателю Якобсену выяснить, таким ли уж молодым был Сашка. Который, как принято было считать, умер весной  совсем молодым. Проблема заключалась не только в том, что по мнению многих людей, в частности, женщин разного возраста, покойный Сашка был не так уж и молод; кстати, такого типа информация просочилась и в прожорливо-бесприципные сферы масс-медиа. Это -  во-первых. Вторым же аспектом, побудившим высше — средние чины приступить к дознанию, стало ничуть не лишенное реальных оснований  предположение о возможном негативном воздействии некоторых иерархических структур на отдельных индивидуумов. Было, было тут чем заняться.

Дознаватель Якобсен с решительным рвением взялся выполнять порученное ему задание. Он был не молод, и не стар, работу свою любил, получал немного, однако денег попусту не расходовал. Экономил. Копил. Накопленное тратил, в основном, на лекарства, потому что часто болел. За последние годы Якобсен перенес тулляремию, желудочный грипп, гнойный гайморит, бруцеллез, стоматит-прим с осложнением, а из острых и респираторных он практически не вылезал. Еще где-то он умудрился подцепить так называемую «южную гоноррею», хотя с женщинами общался редко, разве что только по производственной необходимости. Многие считали, что, судя по фамилии, Якобсен немец по национальности, или швед, или эстонец, или, в крайнем случае, еврей. Они ошибались. Якобсен был португальцем. Женщины, об этом узнававшие, отчего-то иногда дико возбуждались, и порою хотели немедленно вступить с ним в похотливую интимную связь. Где угодно. Когда угодно. Так было, например, с начальницей отдела кадров полицейского офиса, где служил Якобсен, и ему с трудом удалось удрать из ее кабинета, стены которого были густо увешаны репродукциями Левитана, открытками Сергеева и порнографическими постерами.

Дознание Якобсена продвигалось медленно. С трудом. Все действующие лица, с которыми он встречался, ничего полезного и значительного не могли ему сообщить. Или просто не хотели? Тем не менее, Якобсен не унывал и продолжал свой нелегкий, в чем-то даже опасный труд. Да, нелегко было. Но он хорошо помнил накрепко заученную еще с детских юных лет пословицу – «Не так живи, как хочется» — и работал. Жалко было только, что приближались его законные отпускные пять дней и отказываться от отпуска, как на протяжении предыдущих семнадцати лет, ему теперь не хотелось; Якобсен планировал во время отпуска подлечиться немного, пройти короткий, экстремальный и насыщенный курс локальной терапии, дабы окончательно избавиться от последствий локальной венозной гематомы на правом бедре. Он собирался поехать в Бейстегуи. Там, в теплом  зарубежном городе, в столице Страны Грез, очень качественно и круто было налажено медицинское дело, недаром ведь в уютных пансионатах Бейстегуи и окрестностей постоянно лечилось примерно около трех миллионов человек из разных стран Земли.

Только вот поездка туда, похоже, и вовсе ему не светила. Ничего не поделаешь, работа. Якобсен уж встречался с Володей, но тот был мало расположен к разговорам о своем брате Сашке, который умер совсем молодым. Ничего полезного Володя не сообщил. Беседовал Якобсен и с Володиной женой Татьяной-Мариной, только она почти все время молчала. Ее отец-отчим Петр Семенович-Сергеевич, напротив, с воодушевлением и энтузиазмом отреагировал было на якобсеновское предложение о столь важном для дознания диалоге, однако ему неожиданно привезли накануне немаленькое количество новейшего сорта твердого бретонского чая, и он во время встречи с Якобсеном ухитрился выпить около четырнадцати с половиной стаканов этого – как он уверял, крайне полезного и вкуснейшего напитка, – а до всего остального ему, похоже, и вовсе дела не было. Ну да, разумеется, Петр Семенович-Сергеевич еще беспрестанно покачивал во время встречи с Якобсеном своей кривой, обезображенной головой. Процессу дознания это помочь не могло. Другие еще были другие встречи и беседы: с медсестрой Дельфией, с Романом Майсурадзе -  хозяином ковра-самолета, на котором Володя и его брат Сашка, который умер совсем молодым, иногда летали над городом, с изящной полуодетой леди Сильвией, и даже с незнакомой юной девушкой, частично отдавшейся Сашке в грузовом лифте.Еще с кем-то. Еще вроде бы с кем-то. Но все равно, поезд дознания шел куда-то не туда. Вернее, он вообще никуда не шел.

ЯКОБСЕН LIFE  2

 

Едва ли не самой важной,  и уж точно более чем  значимой,  должна была стать встреча дознавателя Якобсена с Таисьей Викторовной, матерью Сашки, который умер в конце мая совсем молодым. Встретились они. Сначала Таисья Викторовна долго переодевалась, причем

в гостиной, на глазах у изумленного и шокированного Якобсена. Она натягивала колготки, примеряла различные лифчики и даже спросила у него, смеясь, какой из них он советует ей надеть сейчас. Якобсен не знал, в самом дел не знал. Ему очень давно не доводилось видеть раздетых женщин, разве что на пляже, куда иногда приводила его витиеватая тропа дознавательской работы. Таисья Викторовна угостила Якобсена чаем, правда не твердым бретонским, а обычным, не очень вкусным, названным в честь какой-то мертвой индийской принцессы, и они начали разговаривать о Сашке. В первую очередь, о том, сколько же ему было лет, когда он умер совсем молодым. Таисья Викторовна – она предложила Якобсену называть ее просто Тасей  — сказала, что точную дату Сашкиного рождения она не помнит, да и не знала ее толком никогда, а что ей, Тасе, нет и сорока. Якобсен удивился. Получалось, что ежели Тасе (то есть, Таисье Викторовне; Якобсен не любил, терпеть не мог излишне фамильярного обращения) сейчас в самом деле лет тридцать семь-тридцать девять, то тогда Сашке, который умер совсем молодым, было в момент преждевременной его кончины не больше двадцати. А может быть, даже и не больше шестнадцати-семнадцати. Или девятнадцати. Тем не менее, все эти возрастные вариации запросто соответствовали характеристике «совсем молодой».

Сам же Якобсен был не стар и не молод, но постарше Таисьи Викторовны. Он хотел было спросить у нее о возрасте отца Сашки, однако тут она стала раскладывать на полу многочисленные рулоны с превосходными болгарскими обоями, сделанными вроде бы или из темного целофана или из старой змеиной кожи.Якобсен прикинул:  она сказала, что уже  тридцать лет подряд в свободное от основной работы время занимается коллекционированием болгарских обоев, то, стало быть…Нет, не складывалось! Пусть сейчас Таисье Викторовне около сорока лет – тридцать пять, тридцать восемь, неважно сколько, но тогда получалось, что собирать обои она стала, будучи маленькой девочкой, учащейся начальных классов. Кем же она могла в то время работать? Где? И кем, и где она работает сейчас? Неужели ее основная работа не изменилась за тридцать долгих лет?

 

Забегая на несколько стадий вперед, нельзя не заметить, что Тася не имела ни малейшего представления португальском генезисе Якобсена. В отличии от тех женщин, с которыми он иногда пересекался на своей нелегкой дознавательской службе. Нет, Таисья Викторовна ничего не знала об этом. Поэтому, несмотря на остро эротизированную примерку разнообразных лифчиков, она не возбудилась и отнюдь не намеревалась вступить с Якобсеном в интимную связь где-нибудь здесь, на территории своей просторной, заваленной болгарскими обоями гостиной. Или в других местах и пространствах.

 

 

ЯКОБСЕН ЛАЙФ 3

 

Якобсен запутался совершенно. Такого сложного дознания у него никогда еще не было. Еще два – два с половиной часа он провел у Таисьи Викторовны, но не продвинулся ни на шаг; Тася шуршала обоями, кокетливо смеялась, а потом резко и даже зло сказала, что ей уже пора идти на работу, и поэтому она решительно не видит никакого смысла в дальнейшей беседе. Что ж,  он ушел. Якобсен был хорошим, опытным, придирчивым дознавателем, но при этом совершенно неискушенным и по-детски наивным в тонких, извилистых вопросах плотского взаимоотношения полов, и к тому же он не имел ни малейшего представления о прелестях и достоинствах болгарских обоев...

Якобсен уныло брел по кривому и грязному центральному проспекту — мимо весны, мимо осени, мимо офисов и обменников, мимо лысеющих старых рокеров и многочисленных аптек, в соответствии с последними зарубежными ноу-хау торгующих обувью и овощами. Иногда наблюдались и обратные процессы, то есть, при большом желании в обувных магазинах и ларьках, и на овощных развалах, можно было достать некоторые лекарства. Только печального Якобсена это совершенно не интересовало. Он не знал, он впервые не понимал, куда же и как пойдет дальше поезд дознания. Тупик, просто тупик какой-то! Ведь если Тасе, или Таисье Викторовне было в самом деле тридцать восемь или даже тридцать шесть, то ее сыну Сашке, который умер совсем молодым, могло быть и пятнадцать, и даже триннадцать, и восемнадцать, и даже двадцать лет. Ну, в крайнем случае, двадцать два — двадцать четыре года. Но не больше. Потому что если бы ему было двадцать пять, то не было бы никаких оснований считать, что он умер таким уж совсем молодым, и Таисья Федоровна (тьфу, то есть, Викторовна!), тридцать лет занимающаяся коллекционированием болгарских обоев, никак не могла иметь сына, которому было бы больше двадцати трех. Иначе выходило, что Сашку она родила, когда ей самой было от двенадцати до четырнадцати. Теоретически это, разумеется, возможно. Но как же тогда быть с Володей? Ежели он в самом деле был старшим Сашкиным братом?

Сомневаться в этом не приходится, с таким же успехом, — думал усталый Якобсен, — можно сомневаться в существовании Солнца, Луны и Земли. Пусть Володя был ненамного старше Сашки, лет эдак на пять-шесть, то получается, что его, Володьку, она родила, будучи десятилетней девочкой? Несколько маловато…

 

Якобсен остановился. Попробовал мыслить последовательно. Итак, предположим, что Сашке, который умер совсем молодым,  было девятнадцать лет. Хорошо. Это вписывается в категорию «совсем молодой». Далее. Володя был старше на пять, на шесть лет – значит, ему было в момент смерти Сашки двадцать четыре года. Или двадцать пять лет. Годится. Таисье же Викторовне, выходит, было в период Сашкиной смерти не более пятнадцати. Но если она уже тридцать лет занималась коллеционированием, то…

Якобсен даже и не заметил, как оказался в свое родном полицейском офисе, в коридоре возле главного дежурного ундерштаба, метрах в пяти от входа в кабинет генерала «Твою Мать». Вообще-то у экстра — генерала, возглавляшего конторой, в которой служил дознаватель Якобсен, была другая фамилия, более привычная. Однако на протяжении многих десятилетий доблестного экстра-генеральского руководства, за ним как-то незаметно неуловимо закрепился лейбл «Твою Мать», поскольку  именно эти два слова составляли основную содержательную линию его речевых  высказываний.

Якобсен не собирался заходить к экс-генералу, ведь докладывать ему не о чем было. Но в этот миг «Твою Мать» неожиданно вышел из кабинета.

— Якобсен, твою мать, — добродушно сказал он, — Ну что, твою мать, как там у тебя, твою мать, дела идут, твою мать, с этим, твою мать, Сашкой, который, твою мать, умер совсем молодым?

— Да идут как-то, — неуверенно ответил Якобсен. — Как-то идут, да…как-то…идут дела, идут…Да…

Генералу «Твою Мать» ответ дознавателя Якобсена не понравился.

— Твою мать,  — недовольно прорычал «Твою Мать», — Я вот только, твою мать, домой, твою мать, собрался, а у тебя, твою мать, вроде бы как хреново дела идут, твою мать, а? Ну, заходи, заходи, твою мать, расскажешь, твою мать, что там еще за проблемы, твою мать.

И дознаватель Якобсен с трепетом и с страхом зашел в просторный, как Дворцовая площадь, кабинет генерала «Твою Мать». Путаясь в прилагательных, в глаголах, в местоимениях с деепричастиями, он рассказал своему суровому начальнику все, о чем думал, когда шел мимо весны, мимо аптек, мимо всего, по грязному и кривому центральному проспекту. Рассказ Якобсена ничем не обрадовал «Твою Мать».

— Твою Мать! – ревел «Твою Мать»,  — Да что из того, твою мать, что эта блядовитая Таисья Викторовна, твою мать, родила Сашку или, твою мать, Володю, в двенадцать лет! Да хоть в десять, твою мать, хоть в пять!

— Да, конечно,  — испуганно согласился Якобсен. — Но если учесть, что Володя старше Сашки, который умер совсем молодым лет на пять или шесть, то тогда ведь…

— Твою мать! – «Твою Мать» совсем рассвирепел. — Твою Мать! Твою Мать! Твою Мать!

Якобсен стоял перед генералом и дрожал. Если бы «Твою Мать» кричал хотя бы немного потише, то дрожащий и перепуганный дознаватель мог бы сказать ему, что если Тасе в самом деле было тридцать восемь или даже тридцать шесть лет, то тогда получается, что Сашку, который умер совсем молодым, она родила в двенадцать или даже в десять, а его старшего брата Володю в шесть… Незаметно для себя самого он вдруг стал громко кричать, он уже не слышал «Твою Мать», не обращал внимания на его рев, ему уже все равно было, знает ли «Твою Мать», что Тася в течении тридцати лет в свободное от основной работы время занимается коллекционированием болгарских обоев, и что она в течении пятнадцати минут примеряла у него на глазах свои  лифчики, и что он, дознаватель Якобсен, никогда не был в Болгарии, и что он честный человек, и что плевать он хотел и на эту Болгарию, и на Румынию, и на Сербию, и на Грецию, и на прочие южные европейские страны, в которых тоже никогда не был, и что в отпуск он поедет только в Бейстегуи, только в Страну Грез, в Страну Грез, в Страну Грез…

Потом Якобсен упал. Упал и захрипел. «Твою Мать» в каком-то священном ужасе смотрел на упавшего дознавателя. Изо рта Якобсена вытекла тоненькая струйка крови, и перерезав красной линией тщательно выбритую, худенькую левую щеку, сползла на старый  потрескавшийся линолеум.

— Твою Мать…растерянно и тихо сказал «Твою Мать», а потом закричал: — Врача, врача надо, твою мать! «Скорую»! Твою мать!

Он подошел к Якобсену, взял его руку, нащупал хрупкую, рвущуюся, угасающую веточку пульса. «Скорая» приехала довольно быстро, минут через девяносто, но бывалый экстра-генерал еще до приезда врачей понял, что никакая  помощь дознавателю Якобсену теперь уже не требуется.

Через два дня Якобсена похоронили. Немного было народу на его похоронах. «Твою Мать» хотел было проводить преданного службе дознавателя, но накануне напился горькую и поэтому в день похорон никуда пойти не смог. Решили дать знать о смерти Якобсена его родным, только их адресов никто не знал, и даже в бездонной центральной картотеке не нашлось информации о якобсеновских родственниках. Получалось, что как бы и не было никогда дознавателя Якобсена, португальца по национальности. Компьютерщики сделали запросы через поисковые системы типа Яндекс, Рамблер, Апорт, но везде получили один скупой ответ: Error. Полный и сплошной Error.

Прошло некоторое время. Пять дней, две недели, три месяца, полтора года. Может быть, и больше. Иногда шел дождь, иногда светило солнце.О дознавателе Якобсене забыли. Менялись политические партии и хит-парады. Еще что-то менялось. Пин-код иногда не срабатывал. Однажды, трезво оценив происходящее и детально проанализировав гипотетическое негативное воздействие некоторых априори антиобщественных иерархических структур на  постоянно выпадающих из общей колеи отдельных индивидумов, высшие и средние полицейские чины вновь поручили разобраться другому, живому пока еще дознавателю, в ситуации с Сашкой. Который умер весной, в конце мая, совсем молодым.

 

----------------------------------------------------------------------------------------------------------------

СНОВА СИЛЬВИЯ

 

Володя, брат Сашки, который умер совсем молодым, не был знаком с леди Сильвией. Что-то прежде рассказывал ему про нее Сашка, только не запомнил он его рассказ. Вернее, Володя думал, слушая путаные речи младшего своего брата, что Сашка опять, снова, как всегда, как обычно, говорит, несет, гонит какую-то ерундовую несусветицу. Нередко, даже очень часто,  так бывало.

Сначала Володя немного удивлялся  рассказанным Сашкой историям. Но, как правило, не подавал вида. Потом поменьше стал удивляться. Ну и вида, соответственно, тоже не подавал, тем более, что для подачи вида все меньше и меньше было оснований.  К тому же изрядно надоело Володе слушать Сашкины рассказы про его мелкие амурные игрища. То в лифте кто-то частично ему отдастся, то он в трамвае кого-то изнасилует. Правда, о том, что Сашка изнасиловал Дельфию  в забитом пассажирами трамвае, рассказывала Володе и сама Дельфия. Но он все же мало ей доверял. Хотя и догадывался, что нравился Дельфии больше Сашки. Который умер совсем молодым.

А леди Сильвию Володя встретил в лифте. Изящная  женщина, полуодетая. Да, конечно, Сашка многого не понимал, и многое делал неправильно, однако вкус у него, конечно, был. Только вот как же леди Сильвия не мерзнет в таком одеянии? Сейчас ведь не жарко, осень. Или зима сейчас? Или лето? Или весна?

Володя запутался в карте времен года. Но он понимал, что в такой легкой одежде в любое время года можно простудиться по полной самой схеме. В общем, удивился, но вида не подал.

— Нет, я совсем не боюсь простудиться,  — приветливо улыбаясь, сказала леди Сильвия. — Мне никогда не бывает холодно.

Володя внутренне удивился. Вида ни в коем случае не подал. Всякое ведь бывает. Лифт остановился, что-то загудело, заскрипело и затрещало. Володя вновь внутренне удивился. И опять не подал вида. Потом, содрогнувшись немножечко несколько раз, лифт снова поехал, правда не вниз  — как, собственно, и нужно было Володе, а вверх. Володя снова внутренне удивился.

— Вы не беспокойтесь, — продолжала улыбаться изящная и полуодетая леди Сильвия.– Лифт в итоге поедет туда, куда вам нужно.

В самом деле, лифт снова остановился, опять раздались скрип и треск, потом их вновь сменило легкое содрогание и началось движение вниз, в изначально заданном Володей направлении. Володя еще раз удивился внутренне. Снова  вида не подал. Он хотел спросить у леди Сильвии о чем-то, и тут же понял, что не знает о чем говорить. Или знает, но не может. Или даже может, но все-таки не знает. К тому же у него все равно ничего не получалось, вместо слов выдавливались разные нелепые междометия.

Сильвия, леди Сильвия улыбалась. Володя, старший брат Сашки, который умер совсем молодым, вдруг осознал, что увидев изящную полуодетую леди Сильвию в лифте, он сразу понял, что ее зовут леди Сильвия. Да, конечно, слышать-то он про нее слышал что-то от Сашки, но вот видел впервые. Володя по-новой сильно удивился внутренне. Опять-таки вида ни капельки не подал.

— Вы хотели говорить о чем-то, — леди Сильвия смотрела прямо ему в глаза, но в тоже время и сквозь него,  — Но вы не знаете,  о чем говорить. Это очень часто бывает, даже и в Бейстегуи.

— Бейстегуи? Где это?

— Бейстегуи – это чудесный город в Стране Грез.

— Страна Грез? Что еще за Страна Грез такая ? Где она находится, эта страна?

Но Сильвии, изяшной, полуодетой леди Сильвии, уже не было в лифте. Володя автоматически не подал вида, хотя и удивлен был немало.

Кабина минут через одиннадцать, примерно, доехала до первого этажа. Володя ехал, удивленный, упорно не подающий вида,  и вертелся на месте, пытаясь понять, куда же подевалась эта странная, ни на кого не похожая женщина. Которую прежде он никогда не видел. Которая, тем не менее, все вроде бы все знала и про него, и про Сашку, который умер совсем молодым.

Где же она, Страна Грез?

Как туда можно попасть?

Большая ли это страна?

Как найти в ней город Бейстегуи?

Володе никто ничего не ответил, ведь Леди Сильвия исчезла. Он вышел из лифта. На улице, возле входа в его подъезд, догорала чья-то машина. «Волга» или «Рено»? Не понял. Не разобрался. Не удивился. Поэтому и вида не подал. Да и снова некому было подавать вид. Володя пошел по радикально сужающемуся бульвару и постоянно, ничуть не поддавая при этом вида,  оглядывался.

Никого. Нигде. Никто.

 

 

ССОРА

 

Володя, старший брат Сашки, который умер совсем молодым, часто вспоминал о том, как в прошлом году Сашка со всеми перессорился. Сашка сам Володе об этом рассказывал. Володя ему не верил. Сашка, однако, каким-то образом почувствовал Володино недоверие, и потом  поссорился  и с Володей. Ссора братьев продолжалась около четырех месяцев. Нельзя сказать, что они во время размолвки совсем не разговаривали. Нет, они, разговаривали – и пурпурное пиво пили вместе, и синее вино, и сухую перцовку, и черную водку, и даже коньяк – красный, айзербаджанский, семидесятипятизвездочный —  как-то перед завтраком «по чуть-чуть» отведали. Ходили зачем-то в кино. На концерт внежанровый однажды вместе пошли. Только все равно, их отношения были далеки от нормы.

Уже потом, гораздо позже, Володя часто вспоминал про эту ссору. Ему казалось, что ее могло бы и не быть. Иногда Володя пытался вспомнить, с кем же тогда Сашка еще поссорился. До того, как поссорился с ним. Нет, не мог вспомнить. Да, Сашка ему сам рассказывал, что перессорился со всеми, но с кем конкретно, он так и не сказал.

Может быть, не со всеми?

Может быть, ему только казалось, что со всеми?

Только выяснить теперь точно, со всеми ли тогда Сашка перессорился или не со всеми, уже невозможно. По ряду причин. Володя даже спрашивал об этом у общих с Сашкой знакомых, однако толком ему, увы, никто ничего не сказал. Тогда Володя пришел к выводу, что странным, очень странным,  человеком был его младший брат Сашка. Который умер совсем молодым.

 

 

ВОКРУГ  КОВРА

 

Cашка, который умер совсем молодым, и Володя, его старший брат, летали иногда на ковре-самолете. Нечасто. Но летали. Хозяином и единоличным владельцем самолетного коврика был Роман Майсурадзе – личность отчасти экзотическая, в меру темпераментная и как бы гостеприимная; никто, впрочем, никогда не был еще у него в гостях, да и сам он не имел абстрактной гуманистической привычки кого-нибудь приглашать к себе в гости. Тем не менее, в кругах неких узких до сих пор бытует мнение, что Сашка, который умер совсем молодым, был не прочь зайти к Роману в гости, причем без приглашения,  и побаловаться его же, романовским и майсурадзевским,  сухим вином. Тогда как Володя, старший его брат, вваливаясь к тому же Р. Майсурадзе, по мнению все тех же узких кругов, предпочитал употреблять более крепкие, и тоже не с собой принесенные, напитки. Однако вовсе не о том песня поется…

В контексте разнообразнейших легенд, в натурально дионисийском изобилии бурливших вокруг Романа, —  кстати, рост его едва ли превышал один метр сорок шесть или сорок восемь сантиметров, было как дважды два известно, что самолетный ковер достался ему в наследство от независимого деда. Но был ли на самом деле Автандил Майсурадзе, Ромкин дед, таким ли уж априори независимым?

Похоже, что да.

Ведь он, Автандил Майсурадзе, в меру безбедно жил, да и по день сей живет на склоне багряного холма, заколдованного кем-то из пришлых людей в еще середине прошлого века. Заколдованный холм находится не в каких-нибудь заповедных и беспредельных горных лабиринтах, а в местах гораздо более доступных, приблизительно в ста двадцати трех километрах к северу от Поти. Седоусый Автандил ничуть не уступает своему внуку в накале темперамента – это во-первых, а во-вторых, он, доподлинно, в самом деле как был, так и теперь остается супернезависимым. Потому что от него ничего уже не зависит. Осведомленные узкие круги считают, что так было всегда.

 

 

МОРОЖЕНОЕ ПРОЗЕРПИНЫ

 

Не хотелось, совсем не хотелось Сашке умирать в конце мая. Нет, не хотелось! Он, которому так скоро, 29-го, 30-го или 31-го, предстояло посетить тот свет совсем молодым, бесцельно и вяло, и сгущенно-уныло бродил по городу. У входа в кинотеатр «Убой» торговала мороженым стройная и коренастая Прозерпина. Пломбиры, трубочки, эскимо. Сашка учился  с Прозерпиной в одном классе и они уже тогда время от времени любовничали. То на переменке, то во время сбора макулатуры, а однажды даже во время контрольной по математике, которую они оба больше не знали, чем не любили. Как-то им даже удалось немножко полюбовничать в самом начале выпускного бала. А потом и в конце того же бала. Теперь же, после того как замшелый школьный бугор остался позади, они виделись пореже.

— Значит, и не надобно больше – думала иногда, в основном, по ночам  Прозерпина. — Значит,  и ни к чему. Значит, сколько есть, столько есть.

 

Негромко повторяя про себя вслух это мудрое выражение, Прозерпина неосознанно цитировала любимейшее высказывание своего отца, старшего инженера Дедикова, который энное количество лет назад нашел себе жену, то есть, ее, Прозерпинину мать в Калифорнии, и даже для чего-то вывез ее оттуда сюда. Понимая, что Джейн Вольфбраун (это была ее девичья фамилия его жены, Дедиковой-то она стала потом, после брака) привыкла к более гармоничной и к более обеспеченной жизни, старший инженер трудился одновременно на восемнадцати работах, и постоянно, иногда причем без малейшей тени здравого смысла, повторял излюбленное свое выражение  про «сколько есть».

Сашка подошел к Прозерпине, легонько поцеловал ее в затылок и ласково похлопал по элегантной, широкой спине. Пожевал трубочки и брикеты. Ничего…А вот эскимо ему сегодня не понравилось и он его выплюнул. Случайно совершенно плевок попал прямо под ноги бегущим трусцой спортсменам, некоторые из них поскользнулись и упали. Один из упавших  разбил голову, несильно полилась кровь. Однако Сашке, которого все же немного, хмурой  голодной крысой, подгрызала мысль, что скоро, в конце мая, он умрет совсем молодым,  падения  любителей бега трусцой были безразличны.

 

— Дедиковой, что ли, рассказать, — подумал Сашка, — О том, что скоро, в конце мая, я умру совсем молодым…Так ведь все равно не поверит.

 

Сашка не стал ничего Дедиковой рассказывать. Он, вместо этого, умело и сноровисто  пристроился сзади и они с приятной слаженностью стали любовничать. Как ни странно – хотя, ничуть и не странно – торговля мороженным не стала от их любовничанья хуже или убыточнее; люди, одуревшие от просмотра очередного модного фильма «Свадьба сломанной вилки», с энтузиазмом подходили к Прозерпине и охотно покупали трубочки с брикетами. А вот эскимо уже не осталось, ведь Сашка, которому скоро как бы предстояло умереть молодым, уже частично употребил последнюю эскимосину и выплюнул ее остаточные  фрагменты под ноги разнополым  любителям  легкоатлетического тренинга.

День лениво подходил к концу. Экс-кинозрители и просто люди проходили мимо и покупали мороженое у стройной Дедиковой, немножко наклоненной из-за Сашки вперед. Коренастая, стройная  Прозерпина была довольна – и торговлей, и Сашкой. Сашке тоже было неплохо, на некоторое время он даже забыл о том, что скоро, в конце мая, он умрет совсем молодым. Или, может быть, все-таки не умрет? Но выяснить — проверить – разобраться и уточнить это было совершенно не у кого.

 

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

ВНУШИТЕЛЬНЫЙ ДИПЛОМАТ

 

Роман Майсурадзе, внук седоусого и супернезависимого Автандила родился в ветреной Гортелии. Непосредственно в Грузии он жил только в глубочайшем детстве, да и то не больше двух с тремя четвертями недель. Не сложилось, совсем не сложилось у Романа подольше и побольше побывать на своей исторической Родине. Винить в том некого, кроме Виндави Майсурадзе. Его, Ромкиного, отца.

Собственно, Виндави был бы и совсем непрочь отвезти сына в Грузию – в Сухуми, в Кутаис, к дедушке на холм, в Гордзи или хотя бы в патриархально-провинциальное Скляни. Да все не получалось никак. Некогда было: дела, командировки, работа, рождение новых детей и прочие,  прочие, прочие привычные и неизбежные бытовые реалии. Вот и приходилось юному Роману Майсурадзе вместе со своим  папашей колесить по миру. Не ошибется ничуть тот, кто заметит, что Виндави Майсурадзе был во всех отношениях видным и заметным дипломатом. Именно он способствововал в одно из предыдущих десятилетий канувшего в Лету столетия, быстрейшему разрешению острого пограничного конфликта между Зимбабве, Польшей и Норвегией. За что и был награжден парой-тройкой-пятеркой-десяткой натуральных золотых орденов.

Из-за своего внушительного веса, Бог знает для чего ему дарованного, Виндави Майсурадзе на ковре-самолете ни разу не летал. Боялся, что автандиловский коврик не выдержит его, упадет. Разумная предосторожность. Ведь вес Виндави Майсурадзе постоянно возрастал, увеличивался, приближался уже к четырем центнерам, а в конце мая, в тот самый день, когда Сашка умер совсем молодым, заметный, видный, знаменитый  дипломат весил уже 401 килограмм и сто двадцать шесть грамм. Самое же удивительное в этом сегменте нашей истории, что ни Сашка, ни его  брат Володя, никогда не видели Виндави, и даже не имели никакого представления о нелегком земном пути  внушительного дипломата. Он же, в свою очередь, тоже никогда не видел Сашку с Володей.  Но ежели Володю он еще мог когда-нибудь увидать – чисто теоретически, разумеется, то вот Сашку-то едва ли. Потому что Сашка, как известно, умер весной, причем умер он совсем молодым.

 

ГЕНЕРАЛ «ТВОЮ МАТЬ» И ЕГО ПРОБЛЕМЫ

Экстра-генерал «Твою Мать» многим был недоволен. И в целом, и по отдельности. Время,  с присущим ему  безразличным цинизмом куда-то там шло, однако выяснить был ли таким уж молодым Сашка, который якобы умер совсем молодым, пока еше не удалось. Да и средние с высшими полицейские чины по-прежнему требовали разобраться с не лишенным резона предположением о возможном негативном воздействии некоторых иерархических структур на выпадение из общей колеи отдельных индивидуумов. Первая часть общей задачи, более конкретная, генералу «Твою Мать» нравилась, ведь именно пристальное, фундаментальное изучение-наблюдение, этот проницательный, абсолютный и тотальный контроль и составлял несгибаемый, нерушимый стержень его работы. Тогда как все эти, твою мать, выяснения о возможном, твою мать, и еще о негативном воздействии на  выпадение из общей, твою мать, колеи отдельных индивидуумов, твою мать…нет, тут генерал «Твою Мать» не совсем врубался, и даже совсем не врубался ,что же нужно было делать.

Наблюдение, контроль, розыск – это понятно, это как бы дело святое. А вот всякие там теоретические выкладки, разные, твою мать, структуры, индивидуумы, негативные воздействия – это было для эстра-генерала делом чужеродным, заумным и неясным. Ну да, генерал «Твою мать» понимал как бы, что эти, твою мать, теоретические мастурбации, смогут стать реальными и убедительными, после того, как розыскные, контрольные и дознавательные работы будут завершены. Но начальство-то высшее,  и среднее, все равно хотело и даже требовало, чтобы подразделение экстра-генерала не только занималось контролем и дознавательством, еще оно хотело, высшее и среднеее начальство, чтобы в среде контролеров-дознавателей проводились теоретические осмысления, потому что считало  -  подлинная теория становится по-настоящему убедительной только, твою мать, тогда, когда идет, твою мать, под руку  с практикой.

 

Генерал «Твою Мать» зашел в грязный привокзальный ресторан, заказал что-то. То ли пиво, то ли водку. Он не помнил, он не знал, все равно ему было.

 

— Мы в фортеции живем, — не то пропел, не то продекламировал генерал «Твою Мать»...

 

Генерал «Твою мать» не знал и не любил ни песен, ни стихов, как-то преотлично удалось ему и без них  прожить, и до экстра- генеральского звания  дослужиться. Но вот эти строки, которые он то ли пробормотал, то ли пропел, генерал запомнил с детства. Запомнил отчего-то, что в повести Пушкина «Капитанская дочка» звучат слова:

Мы в фортеции живем

Хлеб едим и воду пьем

Много, много раз повторял генерал «Твою мать» эти строчки. Потом дальше пил – то ли водку, то ли пиво, то ли еще что-то. Все равно было ему, что пить!

Вновь и вновь напевал генерал про жизнь в фортеции, про хлеб и про воду. Надо было, надо было, обязательно выяснить, так ли уж был молод этот чертов Сашка, который умер, твою мать, совсем молодым.

 

 

ДРАКИ  НА ЕГО ЛИЦЕ

 

Романа Майсурадзе немало носило по свету. Он жил, он учился чему-то там, куда отца его посылали работать. Москва, большой северный город, Огайо, Сан-Франциско, Морн, Тель-Авив, Бахчисаранск, Нант, Зулу, Гимра, Контер и т.д. Столь частые перемещения по планете Земля испортили и даже изрядно развратили Романа. Отчасти поэтому в его облике внешнем стала проявляться очевидная двойственность. Очевидная и ощутимая. Правая половина его лица выделялась некоторым подобием интеллигентности, сдержанной деликатностью, тщательной выбритостью и частичным благообразием. Справа Романа Майсурадзе иногда можно было принять за конструктора, видеоинженера, индификатора или за системного программиста,  или даже иногда за  нечто среднее между бэк-дирижером, главным вторым врачом и арт — писателем. Зато левая половина романовского фейса была грубой, диковатой, вульгарной, дичайше небритой, зверски недружелюбной, свидетельствующей о полнейшем  духовном беспределе. Иногда, особенно с утра, часов в девять с небольшим, два куска лица Романа Майсурадзе , правая и левая половины, конфликтовали, ссорились и даже дрались между собой. Ежели кому-то доводилось случайно стать свидетелем подобной размолвки, то он в смущении и в ужасе убегал  прочь. Что и говорить, не самое это было веселое на свете зрелище…

А вот Сашка, который умер совсем молодым, наблюдал однажды схватку-драку-потасовку между двумя половинками романовского лица, и ничуть не был смущен.

 

 

СМУЩЕНИЕ САШКИ

 

Сашку вообще сложно и трудно было чем-нибудь смутить. Быть может, именно поэтому он и умер совсем молодым? Возможно. Вероятно. Не исключено. Вполне допустимая версия –гипотеза-вариация. Только вот что однажды с Сашкой случилось: где-то в середине мая, числа эдак 15-го -18-го, он вдруг почувствовал, что скоро умрет совсем молодым. …

Сашка даже немного растерялся и не знал, что же теперь ему нужно делать. Рассказать, кому-нибудь об этом? Нет, не хотелось. Даже Володе, своему старшему брату, он ничего не стал рассказывать. Поздно вечером, 15-го, 16-го, 17-го или даже 18-го мая, он решил прогуляться. Пройтись. Прошвырнуться. Встряхнуться.

 

Уже стемнело. Недалеко от подъезда чистил пылесосом свой ковер-самолет не очень высокий Роман Майсурадзе. Несколько человек – один  в тюбетейке, другой в пилотке, третий в ушанке, пятый в тирольской шляпе, четвертый в фуражке военно-морской – выволокли из хромоногой фуры здоровенные запечатанные картонные коробки с твердым бретонским чаем; стало быть, у безостановочно покачивающего своей кривой, обезображенной головой Петра Семеновича-Сергеевича назревало очередное глобальное чаепитие.

Сашка бесцельно побрел по поздне-вечернему городу. Спать не хотелось. Есть тоже. Вообще ничего не хотелось. Не очень, правда, было в охотку скоро, через десять-триннадцать дней, умирать совсем молодым. Сашка не понимал, стоит ли, нужно ли кому-нибудь рассказывать о посетившей и немножко смутившей его мысли – предчувствии собственной смерти в конце мая.

Володе рассказывать про это не хотелось.

Матери — тоже, пусть уж барахтается в своих рулонах с болгарскими обоями.

Дельфии, медсестре из банка? Можно…Только стоит ли?

Нет, конечно, Дельфия была дама приятная, не лишенная некоторых достоинств, и на самом-то деле Сашка даже жалел немножко иногда, что так  зверски изнасиловал ее в забитом пассажирами трамвае. Она, Дельфия, то верещала, то подвывала, то кудахтала тогда, а он, Сашка, на самом-то деле даже и не кончил толком. Так, в самых общих чертах. Не очень, не очень, очень не очень, удалось ему в тот раз расслабиться по полной.

Он, Сашка, ничего не имел против продолжить Дельфии чтение по телефону Пруста, Платонова или Камю -  ведь сочинений разных немало вроде написано. Можно и Фолкнера, и Джойса почитать. Можно даже и в  кино с Дельфией сходить, чего-нибудь там такое посмотреть или на какой-нибудь внежанровый концерт смотаться. Да, можно, можно. Сашке не хотелось обижать Дельфию, он знал, что он ей нравился, хотя знал и то, что в тайной глубине души его брат Володя нравился ей больше, чем он, Сашка. Который скоро должен был, судя по тому, что сам недавно почувствовал, умереть в конце мая совсем молодым.

 

 

----------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

ОШИБКА ФЕДОРА ДЖОНА

 

После того как дознаватель Якобсен приказал долго жить, высшие и средние полицейские чины (плюс генерал «Твою Мать» — уж как без него обойтись!) поручили разобраться в ситуации с Сашкой, который умер совсем молодым, другому дознавателю. Он был не менее опытным и искушенным в нелегкой дознавательской работе, чем его предшественник, и работал уже давно, лет на пять дольше покойного Якобсена. Звали его Федор Джон. Сначала многих, с кем по ходу дознавательской работы ему приходилось сталкиваться, его имя смущало. Также смушало оно и тех, кто иногда и зачем-то сталкивался с ним и пересекался не в рамках дознавательской деятельности, а просто так, по жизни. Самого же Федора Джона собственное имя тоже иногда смущало. Не слишком сильно, не тотально-радикально. Но смущало, смущало все же малость. Потом, с годами, все смущения – и его собственные, и смущения  у тех не слишком многих, пересекавшихся с ним просто по жизни, и, особенно, в первую самую очередь, у тех, кто сталкивался с ним в процессе дознавательских медитаций, уменьшились; нет, они не пропали совсем, не исчезли, не распались, не аннигилировались бесследно и безвозвратно, однако поджались, усохли, стали почти невидимыми, крохотулечными. Да, вот так вот все и было.

Про историю Сашки, который умер совсем молодым, Федору Джону приходилось слышать и раньше. Был ли он уже тогда Федором Джоном? Был, без сомнения был. Кроме того, и покойник Якобсен что-то ему иногда рассказывал про умершего Сашку. В общем, с какой стороны ни возьми, куда ни взгляни, куда ни плюнь, а давно уж была у Федора Джона на слуху вся эта история с Сашкой, который умер в конце мая.

 

Можно делать пробежки по утрам или, напротив, в два часа ночи;

Можно на завтрак пить тройной чай;

Можно, проходя мимо больницы военной, купить горячий бутерброд неизвестно с чем;

Можно не узнавать знакомых или встречаться с незнакомыми;

Можно, в конце концов или в начале начал, предпочитать традиционному фри-джазу авангардный ультрасвинг B без второй сильной доли, или даже можно при желании  вообще не включать телевизор, и никогда ни за что не перезаряжать прошлогодние батарейки.

Все равно, все равно, эта история с Сашкой, который умер совсем молодым, весной, в конце мая, Федору Джону чем-то не нравилась. Совсем не нравилась. Удивительно ли это? Вряд ли. Ведь многие, многие вещи – и люди, и лжефакты, и псевдоаргументы, и события, и даже старые ботинки, одним отчего-то нравятся, а неким другим они якобы вовсе не симпатичны.

Тем же другим, неким, ничуть неинтересны и несимпатичны лысые женщины, и колумбийские миньетчицы, и африканские голые колдуньи, а вот зато небезизвестным одним  в наивысшей самой степени безразличны полные слепые киноактрисы, трехногие прыгуньи в высоту или даже первые посетительницы несостоявшегося вернисажа. Жизнь вопиюще загадочна и противоречива. Иначе она бы была и не жизнью вовсе, а каким-нибудь никому неизвестным или давно забытым, а то и вовсе ненаписанным еще даже норвежским  рок-н-роллом тысяча девятьсот пятьдесят шестого года рождения.

Пусть история с Сашкой Федору Джону не нравилась. Пусть. Однако когда дознаватель Якобсен представился, то Федор Джон вскоре, однажды ночью, вдруг, сквозь крепчайший, почти наркотический сон, почувствовал, как влечет, как притягивает, как тянет его к себе история с Сашкой, который умер совсем молодым. Притяжение оказалось очень сильным, он был не в силах ему противостоять. И это была первая ошибка дознавателя Федора Джона.

 

 

ВТОРАЯ ОШИБКА ФЕДОРА ДЖОНА

 

Аналогичное ощущение повторилось с Федором Джоном и вечером следующего дня, и послезавтра, и еще два дня спустя, и еще, и еще. Да, по-прежнему притягивала его к себе отчего-то эта история с Сашкой. Поскольку Федор Джон, был тертым калачом, перерывшим за годы своей дознавательской карьеры несметные груды житейской грязи, то притягивавшую его к себе историю с Сашкой, который умер совсем молодым, он стал воспринимать в образе некоего соблазнения. Будто бы он, дознаватель Федор Джон, на самом-то деле и не является дознавателем Федором  Джоном, будто бы он некий подросток, абстрактный и среднеарифметический робкий юноша с другим именем (на самом-то деле в юности у Федора Джона была совсем другая фамилия), а история с Сашкой – это и не история вовсе, а соблазнительная и обольстительная взрослая женщина, которая идет к нему, крадется, лезет, стремится, ползет, призывает его, искушает, притягивает и куда-то для чего-то заманивает.

Странные наплывы, почти тектонические вибрации и изнурительные призывы продолжались с Федором Джоном несколько дней. Он похудел, почти перестал бриться, у него расстроился стул, он с неимоверным трудом открывал ключом дверь в свою квартиру. Ему не хотелось есть. Вообще ничего не хотелось. Оставалсяся только один выход, и через несколько дней после начала наваждения, связанного с историей Сашки, Федор Джон, спотыкаясь и чуть ли не падая, зашел в кабинет генерала «Твою Мать» и самолично предложил свои дознавательские услуги. По делу Сашки, который умер совсем молодым.

И это была вторая ошибка дознавателя Федора Джона.

 

 

 

НЕ К ДОБРУ

 

Марки был не стар, но и не молод.

Бывает так, часто бывает.

Марки родился в России, и жил в России.

Бывает так, часто бывает

Марки много кем доводилось работать. Он был и лектором – на самые разные, на любые темы он читал лекции; он был и писателем, хотя книг его никто еще не читал; работал Марки и в театре, и в кино он вроде бы снимался, и еще он преподавал историю и литературу в каком-то вузе, собирал спичечные коробки, подвизался  в качестве бэк-вокалиста в одной хэви-металл группе, умел прыгать в длину, мог работать сторожем и реаниматором. В общем, и без лишних доказательств понятно — Марки жил интересной, насыщенной жизнью.

Так бывает, только все же редко так бывает.

Реакция на происходящее вокруг у Марки была одноплановой, в основном. С вариациями, конечно, как уж без них. Но вариации эти друг от  друга не сильно отличались.

Бывает так, часто бывает.

Что бы ни случилось, что бы ни произошло, Марки говорил: «Не к добру». Те, кто его знал, реагировали на короткую, на излюбленную Марки фразу спокойно, без истероидной встряски. А вот зато те, кто меньше был знаком с Марки, и уж те более те, кто впервые видели его, начинали нервничать, пугаться и бояться.

Бывает так, часто бывает.

Некоторые из знакомых с Марки считали, что когда он произносит «Не к добру», то ничего особенно жуткого и страшного ввиду не имеет, а просто констатирует некий факт.

Бывает так, нередко бывает.

Как бы там ни было, но не так уж, пожалуй, и редко Марки произносил свое «Не к добру». Но не так уж и часто. Когда хотелось ему, когда для каких-то неведомых никому целей это нужно было, он и говорил  «Не к добру».

«Не к добру» — флегматично сказал Марки, когда узнал, что в конце мая Сашка умер совсем молодым. Ошибся ли тогда Марки? Или нет, не ошибся? Возможны два ответа на этот вопрос. Бывает так, очень часто бывает.

 

 

ТРЕТЬЯ ОШИБКА ФЕДОРА ДЖОНА

 

У дознавателя Федора Джона в юности была совсем другая фамилия. Какая именно? Он уже и не помнил. Бывает так, часто бывает. Бывают такие в жизни нашей расклады, которые сами мы не выбираем. Которые никак не зависят о нашего желания, да и от нежелания нашего они тоже не зависят. Причем тоже никак. Пытливые грядущие исследователи уже установили,  но не тогда, а позже, гораздо позже,  лет восемьсот тридцать спустя, что несмотря на строгую доминанту выбираемых желаний или, наооборот, нежеланий, Федор Джон все-таки мог не менять свою фамилию. Да, мог. Да, безусловно, мог. Однако она, фамилия Федора Джона, изменилась не без его собственного, не такого уж, кстати, и сокрытого нежелания. Такова была уже третья ошибка Федора Джона. Или все-таки вторая? Никто, никто теперь про это и не знает, и не помнит толком. Между прочим, и Сашка, который умер совсем молодым, в конце мая, тоже ничего об этом не знал. Как противоречив, как загадочен, как непрост порой человек!

Бывает так, часто бывает.

Приближаясь на непрочной трепетной лодке к середине мертвой реки, мы забываем иногда про очень многое. Потом только, когда неизвестно откуда на нас накатываются с противным ревом холодные, мерзостные и злые ветры, мы начинаем что-то понимать. Но очень, очень редко мы при неожиданном и стремном накате противных и ревущих ветров понимаем, что же именно нам теперь довелось, наконец, понять.

Бывает так, очень часто так бывает.

 

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

ЗНАКОМСТВО ТАТЬЯНЫ И ВОЛОДИ

 

Володя, старший брат Сашки, который умер в конце мая совсем молодым, давно и случайно познакомился с Татьяной-Мариной. В момент их знакомства Татьяна-Марина предпочитала помалкивать. Иногда, правда, что-то чуть-чуть говорила, тотально молчать она стала гораздо позже. Познакомились же Татьяна-Марина и Володя, старший брат Сашки, который умер совсем молодым, во время праздника Горы.

В тот день была сумрачная погода. Лужи, грязь и все такое. Само собой, -  по сути, — де факто, — разумеется, -  естественно, — надо ли сомневаться, что зимний праздник Горы частично смахивал на летний праздник Горы? Ничем не напоминая осенние и весенние праздники все той же Горы.

.Володя хотел было зачем-то купить пива. Все равно какого сорта. Но поскольку погода была сумрачная, — лужи, грязь и все такое,  — то Володя, старший брат Сашки, который умер совсем молодым, у входа в магазин поскользнулся и упал. В этот момент из магазина выходила Татьяна-Марина. Она тоже поскользнулась и, в свою очередь, тоже упала  в грязь, в лужи и во все-такое.

Володя, брат Сашки, и Татьяна-Марина – дочь или приемная дочь Петра Семеновича-Сергеевича, уже в те годы широко известного своей нешуточной страстью к твердому бретонскому чаю и безостановочным покачиванием кривой, обезображенной головы, внимательно оглядели друг друга. Володя вдруг, неожиданно для себя самого, прижался к Татьяне-Марине, и она тоже потянулась к нему. Они барахтались в луже, и яростно целовались. Совсем не мешали им ни сумрачная погода, ни лужи и ни грязь, и ни все такое.

 

ТЕМНЫЙ НОЯБРЬ

 

В ноябре темнеет рано. В декабре – еще раньше. Но на декабрьское темнение Володя, брат Сашки, который умер совсем молодым, реагировал менее негативно, чем на ноябрьское. Вообще-то, по счету большому, ему было все равно. Он являлся в этом аспекте последователем старинной новогородской поговорки, гласящей, как известно, следующее: «Хоть светло, хоть темно – наплевать и все равно».

Володя, брат Сашки, который умер совсем молодым, не имел ни малейшего представления об этой пословице. В Новгороде городе он никогда не был. Или был все-таки когда-то? Нет, едва ли. Про это пока еще абсолютно ничерта не известно. Более того, есть предположение, что грядущим историкам, которые наверняка станут в так называемом будущем для чего-то рыться и копаться в анналах якобы прошлого, едва ли удастся обнаружить хотя бы мало-мальски поверхностное упоминание, подтверждающее факт пребывания Володи на земле новгородской.

Володя вообще мало где был. Да, очень мало.

В Томске городе, например, он был однажды, да и то минут сорок пять, во время транзитной посадки самолета, следовавшего до Хабаровска города. В Хабаровске городе у Володи были некие служебные дела; честно говоря, он даже и не знал какие именно, но пробыл все же там, в Хабаровске городе, подольше, чем в Томске городе.

Только ни Томск город, ни Хабаровск город не понравились ему. Приходилось еще Володе бывать в Кривом Роге городе, в большом северном городе, в Хельсинки городе он был пару раз – тоже по неким делам служебным; правда, если бы  кому-нибудь пришло в голову спросить у него, у Володи, брата Сашки, который умер совсем молодым, в чем же, собственно, заключается корневой пафос этих неких дел, призвавших находиться его в столице страны Суоми, то он едва ли ответил бы что-нибудь связное. Не знал он. Нет, не знал. Еще же Володя был, причем достаточно долго, на Севере, где пытался выяснить причину почти тотального молчания Татьяны-Марины, жены своей.

В общем, немного где был Володя. Но где бы он не был, ему всюду и всегда не нравилось, и самым решительнейшим образом было несимпатичным, ранее ноябрьское темнение. Хотя из этого отнюдь не следует, что Володя побывал там, где ему довелось побывать, именно в ноябре. Нет, это не так. Тем не менее, Володя, бывалый, опытный, в чем-то даже и матерый Володя, был до чрезвычайности удивлен, когда Сильвия, изящная полуодетая леди Сильвия, сказала ему однажды, что в Бейстегуи так не бывает вовсе, что там, в Стране Грез, все происходит совсем-совсем по-другому. Володя удивился. Весьма и очень. Он не знал, что сказать леди Сильвии в ответ на полученную от нее информацию, и поэтому ничего он ей, леди Сильвии, и не сказал. Подумал только, что она, леди Сильвия, видимо, имеет ввиду что-то другое. Что-то, пока еще ему совершенно непонятное.

Да, рано, очень конечно, рано темнеет в ноябре. Но в декабре – еще раньше.

 

 

ВОЛОДЯ ЗАДУМАЛСЯ

 

Однажды,  в вечернее время суток, круто и серьезно Володя задумался. Не на шутку, вовсе не на шутку, задумался он. Не следует, впрочем, думать, что он, Володя, редко задумывался; пусть Володя (как, кстати, и младший его брат Сашка, который недавно, весной, умер совсем молодым), не проводил в усерднейших размышлениях большую часть времени, отпущенного ему для проживания на планете Земля, все равно ведь приходилось ему  — больше или меньше, чаще или реже, осенью или летом, во время обеда или после третьего полдника, перед сном, на автобусной остановке, во время чистки зубов,  в лифте, в очереди в рок-клуб или в музей им.Гоголя и даже во время очередного лунатического столбняка, о чем-нибудь думать.

Да, конечно же, приходилось.

Как и многим, многим другим существам человеческого рода, его окружащим.

Естественно, само собой разумеется, безусловно, бесспорно, ясно дело, несомненно, нужно ли уточнять, что и не только людям, но также и собакам, и кошкам, и мышам, и попугаям, и лошадям, и птицам, и даже и рыбам, немало иногда приходится о разной всячине задумываться. Хотят ли они или не хотят, рады они этому или не очень, получается ли у них совершенствовать свои ментальные качества или не слишком им сие удается, это уже совершенно другой аспект.

Не приходится спорить, — да, да, да, это так! — что homo sapiens далеко не всегда лучше или быстрее прочих выкатываются в таких гонках на лидирующие позиции. Ну а ежели и вовсе сузить круг рассматриваемых претендентов в этих состязаниях, то тот же Володя пусть и не входил в число несоменных лидеров, но и к аутсайдерам точно не относился.

Нельзя, однако, сказать, что Володя плохо умел думать – или даже, что он совсем не умел и даже не любил этого делать. В конце концов, Володя думал так, как у него получалось.

 

Не слишком уж простая мысль как-то вдруг однажды  посетила его, Володю: задумался он о том, что называют-то его все Володей, а ведь он, в первую очередь, Владимир. Cтранно было ему и то, что и Сашку никто и никогда не называл Александром. А только Сашкой. Володя тоже не называл Сашку Александром, так было и прежде, и теперь тоже, хотя Сашка-то уже умер. Причем совсем молодым. Но если Володе это было в известном смысле простительно – ведь они с Сашкой были родными братьями, и поэтому вполне могли выйти за пределы совсем не нужных им официозных обращений друг к другу (и вполне удачно, кстати, порой выходили!), то все прочие вполне могли бы иногда называть Сашку Александром. Не сдохли бы, если бы так его, Сашку, так называли — и та же одутловато-изящная Дельфия, и молчаливая Татьяна-Марина, Володина жена, и Роман Майсурадзе, хозяин ковра-самолета, и Петр Семенович-Сергеевич, безостановочно употребляющий многие литры твердого бретонского чая. И стройно-коренастая Прозерпина Дедикова. Еще Володя подумал и о Таисье Викторовне, но ведь она вроде бы была матерью Сашки, и, стало быть, и его Володиной мамой…Да, конечно, очень, очень маловероятно, чтобы Таисья Викторовна, Тася, называла Володю – Владимиром, а Александром – Сашку. Который  умер совсем молодым.

 

 

ВОЛОДЯ ПРОДОЛЖАЕТ ДУМАТЬ

Было бы, конечно, неплохо узнать, что думал по этому поводу сам Сашка. Хотел бы он, чтобы его хоть кто-нибудь называл Александром? Или ему было все равно? Но спросить теперь об этом у Сашки было вроде бы несколько затруднительно. Потому что он умер в конце мая, умер совсем молодым.

— Похоже, — понял или подумал Володя — никто не даст мне ответа на серию спонтанно возникших у меня вопросов. Может быть, мне что-нибудь подскажет изящная и полуодетая леди Сильвия?

Ведь ни медсестра же Дельфия, ни Петр Семенович-Сергеевич с его кривой, обезображенной головой, ни жена Татьяна-Марина, которая за несколько лет совместной с ним жизни так редко что-нибудь говорила, ни Роман Майсурадзе, хозяин ковра самолета… Нет, нет, надеяться на кого-то из них столь же бессмысленно, как пытаться найти в заснеженном январско-февральском  лесу смачные боровики, стройные и корявые подосиновики, или игривые лисички.

Никто. Совсем никто. Нигде.

Можно, конечно, поговорить с Таисьей Викторовной, она ведь фактически была его матерью. Да, можно. Или нет, нельзя?

Володя шел по радикально сужающемуся бульвару и постоянно оглядывался.

Никого. Нигде. Никто.

Если уж мать, несмотря на то, что он виделся с ней примерно пятьдесят раз в неделю, так и не смогла до сих пор ничего внятного рассказать Володе, например, про его отца, то едва ли ему удастся выяснить у нее  - хотел бы Сашка, чтобы его называли Александром? Или хотел ли Сашка, который умер совсем молодым что бы его, Володю, называли Владимиром? Да и была ли она, Таисья Викторовна, на самом деле его матерью?

Иногда он сомневался в этом, хотя и виделся с ней нередко. Надо бы, надо бы окончательно спросить все про Таисью Викторовну у отца! Или у нее спросить — узнать — уточнить что-нибудь про отца, поскольку Володя не очень-то уж ориентировался в ситуации с собственным отцом… Потому что этот мифический отец, вроде бы когда-то вместе с Таисьей Викторовной сотворивший и его, и Сашку, нечасто появлялся в городе, где они жили. Не было никакой надежды, что он, отец этот,  неизвестно когда и неизвестно откуда сюда пожалует,  в ближайшие десять — двадцать – двадцать пять  лет. Или хотя бы его тень, что ли…

«А вдруг отец тоже живет в Бейстегуи? – внезапно и пронзительно подумал Володя, — в Стране Грез?»

Только и на этот неожиданный для него вопрос, который он задал себе сам, тоже никто не мог ответить. Пусть Сашка был преизряднейший балбес, только все равно, иногда он мог хотя бы что-нибудь сказать! Но не было, не было Сашки. Умер он в конце мая, совсем молодым. Володя вновь понял, что ему никак не обойтись без изящной, без полуодетой леди Сильвии.

 

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

 

НЕ ОТДАЛ

 

Дед Романа Майсурадзе, Автандил Майсурадзе, от которого уже давным-давно совершенно ничего не зависело, когда-то, в былые годы, хотел куда-нибудь на своем ковре-самолете слетать. Но потом  — передумал. Да и война тогда началась, уже не до полетов было.

Его сыну, дипломату Виндави Майсурадзе, совершенно некогда было с ковром-самолетом развлекаться, и едва ли выдержал бы ковер многопудовую тушу мастера международных дел. А вот Роман время от времени фамильной реликвией пользовался, летал иногда куда-то и зачем-то, и даже некоторым своим знакомым доверял; в число тех, кому он доверял ковер-самолет входили и Сашка, и Володя, старший его брат, повязанный тесными родственными узами с кошмарным Петром Семеновичем-Сергеевичем, готовым за какие-нибудь десять-двадцать литров твердого бретонского чая безостановочно покачивать своей кривой, обезображенной головой.

Отчего же Роман доверял вою фамильную реликвию Володе и брату его Сашке? Он и сам не знал. Бывает так, часто бывает. Бывает и наооборот. Тем не менее, когда Роман Майсурадзе узнал, что Сашка, брат младший Володи, умер в конце мая совсем молодым, то был очень недоволен. Очень рассержен.

— Вот ведь черт! А дринги? Дринги мои он мне так и не отдал! – с досадой и зло, и с неожиданным  сильным восточно-грузинским акцентом сказал, чисто говоривший по-русски Роман, хозяин ковра-самолета.

 

ДЕЛЬФИЯ ПОСЛЕ РАБОТЫ

 

В этот вечер Дельфия, медсестра из банка, поздно ушла из банка.

Много, много было работы:  пара-тройка переломов шейки бедра, вывих стопы, отек губы, немотивированный кашель и что-то еще такого типа. Всегда, всегда было это самое что-то еще…Проходя мимо дома, в котором жили Володя и Сашка, который в конце мая умер совсем молодым, Дельфия заглянула во двор. Нет, она не собиралась заходить в гссти к Володе, который и в тайной, и даже в явной глубине души нравился ей больше, чем Сашка

Да и к Татьяне-Марине, молчаливой женой Володиной, Дельфия не хотела идти, особенно ведь с Татьяной-Мариной и не поговоришь; никому, пожалуй, даже и самому Володе, этого почти не удавалось сделать. И уже тем более не поговоришь с Петром Семеновичем-Сергеевичем,  ведь он как начнет глушить нон-стоп твердый брюссельский чай и при этом будет еще как заведенный покачивать своей кривой, обезображенной головой, то тут уж совсем будет не до разговоров.

Зайдя во двор дома, в котором жили Володя и Сашка, одутловато-элегантная Дельфия увидела Романа Майсурадзе. Не очень уж высокого хозяина ковра-самолета. Дельфия, конечно, хотела иногда, что греха таить, на ковре-самолете полетать. Но, с другой какой-то стороны, не очень-то она этого и хотела. Дельфия, одутловато-изящная Дельфия, медсестра из банка, знала доподлинно, что и Сашка и брат его Володя, на ковре-самолете летали. Хотели – и летали. А она-то ведь хотела летать на ковре-самолете редко, только иногда, больше не хотела, чем хотела. Коврово-самолетные забавы представлялись ей ненужными и надуманными, гораздо чаще ее занимала мысль о том, что Сашка, который умер совсем молодым, был на самом-то деле не так уж и молод. Дельфия точно это знала! Однако ее слова и мысли многими воспринимались как нечто чрезмерное и избыточное. С Романом же Майсурадзе она, Дельфия, она, одутловато-изящная, она элегантная и крупная телом, про эти деликатные материи ни разу не говорила, более того, ей, медсестре из банка,  даже и в принципе не желалось с ним о чем-либо разговаривать.

Дельфия знала превосходно не только о том, что Сашка был не так уж и молод. О чем еще знала она? О многом, в самом деле, о многом. О том, что Сашке хотя  почти не приходилось болеть – ей, Дельфии об этом не раз, и не два  рассказывала Сашкина мать, Таисья Петровна, Тася, по словам последней, даже зверская эпидемия вологодского гриппа обошла Сашку стороной. Ну а про полеты на ковре-самолете Сашка сам ей, Дельфии, рассказывал. Не тогда, разумеется; когда после отвязного концерта английской группы The Wall он на удивление, на редкость зверски ее изнасиловал в забитом пассажирами трамвае, то уж тогда-то ему некогда было про полеты рассказывать. Зато в другой раз, когда они пошли в кафе- мороженое, находившееся под центральной площадью, в подземном переходе, рядом со старой нефтяной скважиной, вот тогда-то Сашка немало ей интересного рассказал про полеты свои. Два или три раза он летал. Или четыре? Но не больше. Вот если бы Сашка не умер весной, совсем молодым, то он наверняка бы еще смог полетать на ковре-самолете. И ей бы, Дельфии, про эти полеты еще чего-нибудь рассказал.

Вкусное мороженое они тогда с Сашкой в подземном кафе поели. Грибной пломбир с мармеладом. Потом, в дальнейшем, в будущем, ей,  Дельфии, банковской медсестре, ни разу не доводилось такого чудесного, такого наивкуснейшего мороженого отведать. Вот был бы Сашка, то он бы уж точно сказал Дельфии, где можно обнаружить грибной пломбир с мармеладом. И сходил бы с ней, и они снова поели бы это восхитительное мороженое. Только вот умер, умер Сашка, в конце мая, умер совсем молодым. И пусть он был на самом-то деле не таким уж и  молодым, только ведь все равно он умер. А вот с Романом Майсурадзе, хозяином ковра-самолета, Дельфия ни о чем говорить не хотела. Ну его!

 

 

СОВЕРШЕННО НЕКОМУ

Володя часто размышлял о том, что же думал и ощущал в момент смерти его брат Сашка. Который умер совсем молодым.

Было ли очень больно ему в этот миг?

Или боль была терпимой?

Понимал ли он, что умирает?

Или думал, что боль скоро пройдет?

Успел ли он пожалеть о том, что не знал, когда родился?

Или ему было все равно?

Немало вопросов было у Володи, но он в упор не знал кому их задать. Не задавать же эти вопросы жене Татьяне-Марине, которая большую часть своей жизни провела в угрюмо-недоуменном  молчании.

Нелепо спрашивать, – думал также Володя – и у ее отчима-отца Петра Семеновича-Сергеевича, умудряющегося любые проблемы разрешать покачиванием своей кривой, обезображенной головы.

И у музыкантов из группы без названия, денно и нощно репетирующих этажом выше, незачем о чем-либо спрашивать, потому что они круглосуточно, как и положено музыкантам, пребывали в выдуманном мире

Некому было задать Володе мучающие его вопросы. Совершенно некому. И ответить  на эти вопросы тоже никто не мог. Лучше всего было бы поговорить об этом с Сашкой. Володя обязательно так бы и сделал, если бы его брат Сашка не умер совсем молодым.

 

ТАСЯ И ДЕЛЬФИЯ

 

Таисья Викторовна, мать Володи и Сашки, который умер совсем молодым, не слишком любила общаться с Дельфией, медсестрой из банка. Не очень, точно не очень, любила Тася с ней, с Дельфией этой, общаться. Но с другой стороны – а ведь другая сторона всегда есть, всегда она, другая сторонка-то имеется, выбирать Таисье Викторовне было особенно и не из чего. Вернее, не из кого. Знакомых разных и всяких у нее, у Таси, вроде было и немало, но что, собственно, из того? Ведь все больше и больше, и все чаще и чаще, складывалось у Таисьи Викторовны предположение, рельефно и даже натурально граничашее с ощущением, что мало, совсем мало у нее знакомых, и что все меньше – день ото дня, год от года, час от часа – их, этих знакомых становится.

И вовсе даже не оттого, что иногда некоторые из них умирают. Не в смерти тут дело. Нет, не в смерти. Нет, не только в смерти. Ну да, известно, Максим Горький сказал когда-то, что «смерть есть факт, подлежащий изучению», только едва ли он отдавал себе тогда реальный отчет в смысле им самим сказанного. Скорее всего, не отдавал. Да и что, в сущности, не подлежит изучению? Все, напрочь, безповоротно все – и смерть, и жизнь, и банка с тираспольской кабачковой икрой, и хит-парады журнала «The Shinn Moo Sky» за 1997-ой год, и обувь для чистки щетки, и даже сломанная шариковая ручка.

Тася считала: знакомых у нее становится все меньше вовсе не потому, что некоторые из них в самом деле иногда зачем-то умирают, но и другим разным причинам; да, конечно; да, бесспорно ; да, само собой; да, естественно; да, разумеется такое (типа смерти, то бишь) также нередко случалось.

Вот, например,   — или к примеру, или кстати, или как раз,  — Милена Игнатьевна недавно умерла. Никто и не говорил, и не станет, видимо, говорить про МИ, будто бы она умерла совсем молодой, как отчего-то и почему-то было принято говорить про Сашку. Таисья Викторовна даже и не была знакома толком с Миленой И, и почти ничего не знала про покойную, однако в тоже время имела некоторое представление о том, что М. Игнатьевна была и не молодой, и не старой, а такой как бы средней по возрасту.

 

— Но нет! Стоп! Хватит! Довольно! Увольте! – могла бы запросто воскликнуть Тася. — Это ведь такая тонкая, деликатная, витиеватая, специфическая история!

Только ничего такого она вовсе не воскликнула, поскольку не любила Тася никогда на эти скользящие темы не то, чтобы говорить, но даже и просто думать. А тут еще и Дельфия…Эта медсестра банковская, одутловато-элегантная и крупная, и немного даже массивная,  ни с того, ни с сего повела разговор о чем-то другом. Время от времени в словах ее мелькало имя Сашки. Тася  не любила, когда Дельфия что-то рассказывала ей про Сашку. В тоже время – в принципе, вообще-то, по сути, по-большому счету – ей все равно как бы было. Однако только и не очень-то все равно. Да, не очень. Взять хотя бы тот эпизод, когда Сашка, который умер совсем молодым, якобы изнасиловал Дельфию в забитом пассажирами трамвае.

Вранье, чистой воды вранье!

Более того, если уж всерьез говорить об этом, то уж ее Таисью Викторовну, Тасю, несколько раз по бесформенному ходу жизни насиловали разные субъекты мужского полу, и уж она-то на своей, можно сказать, шкуре знала, что в любом насилии есть такой сладкий момент, когда грубое и мерзкое насилие радикально преобразуется в ненасилие. Кроме того, знала Тася и о том, что самый факт насилия требует от насилующего известного рода фантазии, свободы и изобретательности. Разве нет?

А ведь Сашка, ее сын, обладал и изобретательностью определенной, и своего рода фантазией, и даже некоторой свободой, — правда, непонятно от чего. Только вот проявить все свои безусловные плюсы-достоинства Сашка едва ли смог тогда, в забитом пассажирами трамвае.

Еще что-то говорила и говорила ей Дельфия, и с каждой вновь рождающейся секундой все больше и больше надоедала Тасе сегодняшняя беседа с медсестрой из банка. Как вдруг, в неадекватном потоке дельфийского бреда словесного,  возникло слово «дринги»…

 

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

                                            ОНА ИСЧЕЗЛА

 

Володя, старший брат Сашки, который умер совсем молодым, однажды – на днях – дня три- четыре назад – на прошлой неделе — недавно – в прошлом году – позавчера — снова встретил леди Сильвию. Она приветливо улыбалась. Володя хотел было сказать что-то приятное, приветственное и незначительное, но потом вдруг вспомнил, что говорить с леди Сильвией непросто, в том смысле непросто, что она и так, без слов, знает о чем он, Володя думает. Поэтому Володя молчал. Улыбался и молчал. Леди Cильвия тоже улыбалась и молчала.

Так прошло некоторое время. Пять, пятнадцать, сорок минут? Полтора-два дня? Неделя? Месяц?

Внезапно Володя утратил ощущение реального времени. Потом леди Сильвия исчезла. Неожиданно и незаметно. Также, как и во время предыдущих ее встреч с Володей. Или также, как и во время предыдущих встреч Володи с ней. Вскоре, минут через шестьдесят восемь после того как Сильвия исчезла, Володя вдруг вроде бы понял, о чем же он хотел с ней поговорить. Но леди Сильвии уже не было.

 

ФЕДОР ДЖОН РАБОТАЕТ

 

Дознаватель Федор Джон немаленький экспириенс имел дознавательский. Генерал «Твою Мать» это знал и был вроде доволен, тем что Федор Джон взялся за дело. Экстра-генерала иногда немного смущала его фамилия, но ведь работал-то Федор Джон неплохо, и если не лучше других дознавателей, то и не хуже.

Но вот только не знал «Твою Мать», что Федор Джон совершил  три ошибки. Да если бы он и знал об этом, то, несмотря на свой многопудовый служебный опыт, едва ли понял бы, в чем же, собственно, эти федорджоновские ошибки заключаются. Нет, тут и говорить не о чем. Конечно, он бы не понял. Сам Федор Джон этого тоже не понимал.

Федор Джон работал. Не покладая рук и прочих частей тела. Со стороны могло иногда показаться, что совсем не работает Федор Джон, что даже чужд он работе...

Стоп! Совсем не так это было!

Приступив к дознавательству в случае с Сашкой, который умер совсем молодым, Федор Джон, в первую очередь, обратил внимание на следующие моменты и нюансы:

а) что Сашка умер совсем молодым

б) что он умер в конце мая

в) что у него был брат старший Володя.

Имелись еще некоторые немаловажные детали. Федор Джон не все из них был в состоянии истолковать и осмыслить, ведь более сложного случая в его дознавательской практике еще не встречалось.

Однажды, в один то ли в холодный летний, то ли зимний теплый день, Федор Джон снова отправился на встречу с Володей, со старшим братом Сашки. Федор Джон хотел выяснить некоторые детали прежней Сашкиной жизни. Жизни до того, как он умер в конце мая совсем молодым. Встретиться Федор Джон с Володей  должны были неподалеку от центрального  бульвара, метрах в ста – в ста пятидесяти от проезжей части. На бульваре центральном всегда, в любое время года, было до одурения  грязновато, но Федор Джон решил, что это совсем не страшно, что зато ничто не будет отвлекать их с Володей от важного разговора. Володя же не очень любил центральный бульвар, а не любил он его потому, что отчего-то, там, на бульваре центральном, он обо что-то спотыкался и потом падал с размаху  лицом в  грязь. Всегда ему там не везло. Разве что в детстве не было унизительных и загрязнительных падений; правда, в детстве своем призрачном Володя на центральный бульвар никогда не ходил.

 

ФЕДОР ДЖОН В ЛАВКЕ

 

Федор Джон подошел к месту встречи. Володи еще не было. Федор Джон решил зайти в лавку неподалеку. Пока там подойдет Володя, старший брат Сашки, который умер совсем молодым, можно и даже нужно чего-нибудь купить.

Например, сигарет – курить-то надо;

Можно пива купить или лимонада, или сока какого, или ряженки – пить то надо;

Можно хлеба купить или сыра, или ветчины, или картошки, или печенья – есть-то надо;

Можно и книжку какую – читать-то надо;

Можно и авторучку, и блокнот – писать-то надо;

А можно и компакт-диск приобрести или кассету – музыку -то слушать надо;

Или радиоприемник – радио-то слушать тоже надо;

Или холодильник  — продукты-то хранить где-то надо;

Или сапожную щетку и крем типа гуталин – обувь-то чистить надо:

Или велосипед или мотоцикл – ездить-то на чем-то надо;

Или презерватив немецкий – предохраняться-то надо;

Или аспирин, или валидол, или мильгаму, или диммедрол, или седуксен, или ампулы с новокаином – лечиться-то надо;

Или плащ, или пиджак, или шубу, или футболку – одеваться-то надо;

Или фонарик – светить-то в темноте надо;

Или жевательной резинки – жевать-то надо;

Или полотенце зеленое или салфетки черные – вытираться-то надо;

Или часы – время-то знать надо;

Или стационарный мобильный телефон – звонить-то надо.

Дознаватель Федор Джон подошел к дверям лавки и зашел внутрь. И упал.

Но на самом-то деле и не упал даже он вовсе, а продравшись боками, руками, носом и затылком  о шершавые, твердые, липкие, скрипучие, рифленые, холодные, грязные, теплые, незаметные в темноте стенки люкового отверстия, куда-то полетел.

 

ОТЕЦ, ОТЧИМ И ДОЧЬ

 

Татьяна-Марина, жена Володи, брата Сашки, который умер совсем молодым, на самом деле мало говорила. Было так не всегда. Совсем не всегда. Далеко не всегда. Но как же именно дело обстояло с небольшой Таниной говорливостью,  и почему, и отчего, или зачем, и с какой стати такой, и для какой надобности, и по какой причине мало говорила она, никто и не знал. Или кто-то быть может быть и знал,  — правда, неизвестно кто. Знал, но только забыл. Татьяна-Марина и сама вроде бы не знала. Или – и это не исключено, совсем  не исключено! – что она знала когда-то, а потом забыла. Бывает ведь так, часто бывает. Володя, муж Татьянин, вначале, в первой фазе своей соместной жизни с ней, пытался разобраться – врубиться – понять – познать – выяснить – въехать- осмыслить, (можно вообще-то еще кое-какие глаголы использовать, да нужно ли?), и даже с целью уточнительно-понимательной-познавательной уехал на Север. Где прежде Татьяна-Марина, жена его, некоторое время  жила. Ее отчим – отец  Петр Семенович-Сергеевич уже в те далекие, в сущности, годы, совсем не брезговал твердым бретонским чайком и очень даже недурственно  покачивал свой кривой, обезображенной головой.

Но, как известно, поездка на Север ничего Володе нового и познавательного вовсе не дала – совсем не дала – ничуть не дала, а Татьяна-Марина, когда он вернулся, больше говорить не  стала. Одно время, недолгое совсем, Володя почти настойчиво пытался понять: кем же именно приходится Татьяне-Марине Петр Семенович-Сергеевич? Отчимом или отцом? Сама Татьяна-Марина в связи с этим ничего Володе толком не сказала, она все больше по части молчания специализировалась, и никак не  говорила,  и не разговаривала, и даже вроде бы и не пыталась особенно этого сделать. С Петром Семеновичем-Сергеевичем Володя иногда беседовал на эту тему, только почтенный потребитель твердого бретонского и не менее почтенный покачиватель своей кривой и обезображенной, хоть и рассказывал Володе что-то, но и не очень уж он ему при этом что-либо конкретное рассказывал. Да, вот так вот все как-то…

Знал что-то про эти непростые материи и Сашка, но Володя не знал толком, что Сашка именно знал или даже – или вернее — или впрочем – или на самом-то деле — не придавал должного внимания Сашкиному знанию. Теперь он, хоть и не слишком сильно, однако жалел  о собственном незнании Сашкиного знания, и даже о том, что не придавал прежде ему внимания- значения. Только исправить ничего уже было нельзя. Потому что не было Сашки, умер Сашка. Володя был, Татьяна-Марина в была, был и Петр Семенович-Сергеевич, и разные всякие другие тоже, а вот Сашки не было. Не было Сашки, который умер совсем молодым.

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

ПОЛЕТ ПОД ЗЕМЛЕЙ

 

Летел Федор Джон долго. Минуту, двенадцать минут, четырнадцать минут, полчаса, пять часов, восемнадцать часов или даже двадцать один час  Если в начале своего полета, первые минуты и часы он, Федор Джон, время от времени задевал стенки люка, то потом летел совершенно безболезненно и комфортно. Он засыпал, просыпался, и летел, летел, летел. Опять засыпал. Занимался во сне дознанием по части Сашки, который умер совсем молодым. Просыпался. Снова летел.

Потом Федор Джон, наконец, куда-то вылетел. Оглянулся. Все чужое, незнакомое, не свое. Правда, тепло. Тепло и солнечно. Услышал голоса. Мужские, женские, звериные.

Пошел к голосам.

Но хозяева и хозяйки голосов, услышанных дознавателем, а также и звери, и птицы, и даже рыбы, выглядели очень непривычно. Они что-то говорили на незнакомом дознавателю Федору Джону певучем языке, они не понимали его, и он не понимал их. Федор Джон пошел  к другим голосам, к другим птицам и рыбам, потом еще к другим, и еще к другим, только куда бы не пошел, везде и всюду повторялось одно и тоже — его не понимал никто, и он не понимал никого.

Федор Джон, дознаватель Федор Джон еще не знал, и узнал гораздо позже, что оказался на другом континенте, в Южной Америке, и потом узнал,  что попал в заокеанские, в теплые, в дальние, в чудные страны благодаря БКС

 

КОМУННИКАЦИЯ КАНАЛИЗАЦИИ

 

БКС – это большая комунникационная система. Или единая канализационная сеть. Или ЕКС. Спроектирована она была в середине шестидесятых годов прошлого века, но только в конце семидесятых началось ее сооружение. Строили долго, лет двадцать пять. Поскольку БКС (ЕКС) требовала больших и солидных вложений, то не все страны смогли принять участие в строительстве единой канализационной сети, к тому же различные международные конфликты мешали немало. В середине восьмидесятых годов почти все было готово, но тут в России началась так называемая перестройка, и стране стало уже совсем не до ЕКС. Потом так называемая перестройка закончилась. Началась антиперестройка. России стало еще больше, чем прежде, не до ЕКС. И только к серединному концу девяностых годов,  запутавшееся в перестройках и в антиперестройках, и немало от них уставшее государство российское, смогло, наконец, с помощью Всемирного банка, кое-как выправить ситуацию с ЕКС, только процесс создания единой всемирной канализационой все равно сильно тормознулся – и уже не столько по вине России, свое негативное воздействие оказали новые межународные политические игры, тусовки, спектакли и пасьянсы.

ЕКС не могла полноценно функционировать без люков. Но люков не хватало. Люков было совсем  немного. Один их них находился в городе, где жили Сашка, который умер совсем молодым, а также его старший брат Володя, молчаливая Татьяна-Марина, Дельфия,  Роман Майсурадзе и т.д, и, само собой, дознаватель Федор Джон. Прочие люки находились в Москве – рядом с Красной площадью, в Гавре, в Лондоне, в Натании, в Марбурге, в Шанхае, в Тунисе и в деревне под Сан-Франциско, которая назвалась Мосс Бич.

 

 

ДЕЛЬФИЯ И  ДРИНГИ

 

Таисья Викторовна понятия не имела о том, что же есть такое эти дринги. Но и Дельфия, которая только что произнесла это странное и непривычное слово, также не знала, что именно оно означает. Вероятно, что-то  знал про дринги Роман Майсурадзе, хозяин ковра-самолета, из уст которого и вырвалась недовольственная тирада о пятидесяти дрингах, которые якобы не отдал ему Сашка. Дельфия случайно запомнила слова Романа, поскольку в тот самый момент, когда он их произнес, она находилась неподалеку от него,  во дворе дома, где жили Володя и его брат Сашка, который умер совсем молодым. Но поскольку Дельфия так и не узнала от Романа Майсурадзе,  с которым ей совсем не хотелось разговаривать, что же такое дринги, которые якобы не отдал ему Сашка, то и Таисья Викторовна, Тася, услышав про дринги от Дельфии, медсестры из банка, не смогла не сказать ничего внятного...

Вообще-то отмалчиваться Тася не любила. Однако поскольку она нигде, и никогда, и ни от кого не слышала про «дринги»…. Да, по словам Дельфии, Роман говорил про пятьдесят дрингов. Ну и что из того? Да хоть про сто, хоть про триста двадцать,  хоть про пятьсот!

Даже ежели таким несуразным словом именовалась валюта в какой-нибудь западной, свинцовой, каменной, влажной, деревянной, восточной или даже южно-северной стране, то Тася все равно   ни про валюту такую, ни про страну эту никогда, ничего и нигде не слышала. Быть может, если бы Дельфия не произнесла слово «дринги», то тогда их общение с Тасей еще имело бы некоторые хилые шансы вырулить в  более-менее складную сторону, но уж после того как Дельфия сказала про дринги, их беседа немедленно закоротилась. Исчерпалась их беседа, свернулась их беседа, свинтилась, сдохла, улетучилась, истощилась, испарилась, аннигилировалась, пропала,  исчезла, лопнула, разорвалась, треснула, скочевряжилась, иссякла,разложилась, гикнулась, и более того, ежели  в дальнейшем они еще и разговаривали когда-нибудь и где-нибудь, то не больше десяти-пятнадцати-двенадцати-семи-четырех раз. А то даже и меньше.

Странно ли, удивительно ли это?  Едва ли. Ведь Тася, Таисья Викторовна, мать Володи и Сашки, который умер совсем молодым, не слишком любила общаться с Дельфией, медсестрой из банка.

 

 

ТЕПЛЫЙ МИР

 

Федор Джон с немалым интересом смотрел на окружающий его теплый мир. Все вокруг, решительно все, насквозь все, было незнакомым и непривычным. Что-то внутри – интуиция или природная смекалка, или дознавательская прозорливость, — Федор Джон и сам не понимал, что именно, подсказывало – говорило – утверждало – внушало — доказывало  -  что экстра-генерала «Твою Мать», злобного, рычащего, орущего, постоянно матерящегося,  он здесь едва ли  увидит. И заниматься дознанием по части Сашки, который умер совсем молодым, ему  теперь не придется. Нет, Федор Джон любил свою дознавательскую работу, знал в ней толк и был профи, настоящим профи, но все тоже самое что-то, которое было – находилось – гнездилось – имелось – дышало — бурчало и шуршало у него внутри, опять же подсказывало ему, что здесь, в незнакомом и теплом краю он без труда малейшего сможет забыть о Сашке, который умер совсем молодым.

Совсем это его не огорчило. Вскоре – через полчаса, через час, через полтора часа, через три– четыре часа — Федор Джон уже что-то ел и что-то пил, и о чем-то  весело разговаривал с жителями теплого края. Правда, он не понимал о чем они говорят, а они не понимали, что говорит он, однако это им не мешало общаться. И пусть где-то там, впереди и вдалеке, за хмельной и сытной кисеей настоящего, вырисовывались потихонечку-помаленечку-постепенно — неспешно и несуетно разнокалиберные здания грядущих проблем, Федор Джон, дознаватель   ( вернее,  уже экс-дознаватель),  не боялся к ним приблизиться – придвинуться — подойти  — перекатиться и переместиться в их сторону. Ничего не напоминало больше ему про экстра-генерала, и про Сашку, который умер совсем молодым.

 

----------------------------------------------------------------------------------------------------------

ПЕРВАЯ  КОДА 1

 

Сашка пришел в себя только через несколько дней после того, как  умер в конце мая, умер совсем молодым. Посмотрел вокруг. Вроде бы ничего не изменилось. Все вроде бы тоже самое. Правда, ощущал себя Сашка уже несколько иначе, немного по-другому, не так как прежде. Сначала он не очень понимал, что с ним случилось. Однако потом понял, что, видимо, умер. Понял потому, что у него появились другие, непривычные ему ощущения.

Раньше их не было. Сашке показалось, сначала – вначале — в первый момент — по первости, что ничего не изменилось. Он также как и раньше, ходил, все видел и почти ощущал, только «почтиощущения» эти были не такими, как прежде. Как раньше. Как до этого.

 

 

ПЕРВАЯ КОДА 2

 

Не хотелось ему, например, курить. Сначала он, правда, закурил. Да, закурил. Нашел в кармане старую смятую пачку с тремя сигаретами «Camel». Нашел – и  закурил. Зажигалку нашел – там же, в кармане, зажигалку типа «Cricket», зеленую. Нашел он все это – и зажигалку, и сигареты – и закурил.Сашка раньше всегда покупал только зажиталки типа «Cricket», зеленые или черные. Или, если не было зеленых или черных, то красные. Или коричневые. Или серые.Зажигалки другого цвета он не любил. Конечно, ежели не было зеленой или черной, или, в крайнем случае, красной, то Сашка мог прикурить и от зажигалки другого цвета. Да, мог, конечно, мог. И от желтой зажигалки мог прикурить, и от белой, и от сиреневой, и даже от бесцветной...Только сам бы себе он никогда и ни за что не купил бы коричневый или синий, сиреневый или белый «Cricket», да это уж точно – преточно, никогда бы, на за что бы не купил Сашка зажигалку таких цветов, которые ему не нравились.

Это Володя, старший брат Сашки, пользовался различными зажигалками разных цветов. Более того, ему даже было все равно, «Cricket» это или не «Cricket», и какого же этот, «Cricket – не «Cricket», цвета. К тому же Володя редко курил – мало курил – не любил курить —  раз одиннадцать за год курил, но не больше — почти и не курил. А вот Сашке было не все равно. Сашка много курил – любил курить – охотно курил – не любил не курить – не мог не курить.То есть, это раньше ему было не все равно, пока он не умер совсем молодым. В конце мая.

Теперь-то Сашке уже курить не хотелось, и одна из трех сигарет в старой смятой пачке «Camel», найденной в горящем кармане, и прикуренная от зеленой зажигалки типа «Cricket», найденной в том же сгоревшем кармане, стала последней. Ну а раз стала она последней, то понятно, наверное, что  Сашка больше не курил. Не курилось ему. Не хотелось.

 

ПЕРВАЯ КОДА 3

 

Есть тоже не хотелось. Совсем не хотелось. Ничуть. То есть, сначала он стал вроде бы есть – грызть – жрать – поедать – хавать – употреблять — лопать пухлый и разваливающийся гамб, но не потому, что съесть ему персонально именно этот гамб захотелось, а просто понял, что давно ничего не ел. Да, вот так вот все и вышло — сложилось – замесилось – образовалось — получилось: стал было Сашка потихоньку  пытаться грызть — жрать- лопать — хавать этот черствоватый,  и рыхлый, и пухлый, и рассыпающийся, и разваливающийся гамб, из которого вываливались кусочки лука мутного цвета и еще какая-то дрянь, а потом и еще другая какая-то дрянь, и еще, и еще, и запивать всю эту дрянную гадкую дрянь черной жижей, которая почему-то называлась кофе, и вскоре – быстро – мгновенно — почти сразу – в темпе — безотлагательно — срочнехонько – без промедления малейшего — вдруг -  отчетливо понял, что ему есть ничуть даже и не хочется.

Сашка удивился. Ведь он давненько ничего не ел. Не жрал – не лопал и не хавал.  Но потом, только потом, только потом, потом, потом, вовсе даже и не сразу, Сашка понял, что есть ему вообще не хочется. Да, и не есть, и не пить. Не грызть – не жрать — не хавать – не лопать. Некоторое время Сашка даже думал, так ли это на самом деле. Ничего отчего-то, совсем ничего не придумалось ему. Потом  вдруг он почувствовал, что кто-то на него смотрит.

На Сашку смотрела Сильвия. Та самая леди Сильвия, которая когда-то, раньше, которая когда-то, прежде, лежала на скамейке, и на которую он, Сашка, сел. Или лег. Или хотел лечь.

Сашка, который умер совсем молодым, не очень сейчас помнил, на скамейку он тогда хотел лечь или на леди Сильвию. Да и все равно ему теперь было. Сашка, помнил однако, что и потом, после того как он хотел лечь, то ли на скамейку, то ли на леди Сильвию, которая уже лежала на шаткой дореволюционной скамейке фиолотово-утробного цвета возле входа в его вечно загаженный подъезд, где он жил, ему уже приходилось встречаться и о чем-то разговаривать с изящной и полуодетой леди Сильвией, и что во время этих встреч-разговоров-бесед, он обычно не произносил ни слова. И что леди Сильвия тоже молчала. Раньше Сашка бы удивился этому. А потом привык и уже не удивлялся, и даже понимал или осознавал или врубался,   — без всякого понимания, осознания или вруба, —  что так и должно было быть. Неизвестно, правда,  почему. Но должно.

Потом, через некоторое время – через десять минут, через три часа, через несколько дней, через полторы недели, через шесть месяцев, через два года, через пять изогнутых веков или даже через несколько долбанных тысячелетий, Сашка понял, что…Нет, нет, он не понял, он не знал, что же именно он понял, и не было рядом с ним никого, кто бы мог это ему объяснить. Кто хотел бы это ему объяснить. Кто бы хотел и кто бы мог.

Никого. Нигде. Никто.

Сашка не знал, долго ли будет продолжаться это непонятное ему одиночество. Он ощущал, что это даже и не одиночество, а что-то похожее на одиночество. Что-то близкое и родственное одиночеству. Во время этого одиночества — не одиночества – полуодиночества — около одиночества – сверх одиночества – над одиночества – внутри одиночества, снова продолжались и его беседы с леди Сильвией. О чем они говорили? О чем-то. О многом. Ни о чем.

Всего лишь о чем-то, о многом и ни о чем они говорили.

 

ПЕРВАЯ КОДА 4

 

Внезапно Сашке, захотелось съесть яблоко. Есть-то ему не хотелось, нет – нет, не хотелось,  но вот яблоко он бы, пожалуй, съел...Прежде — иногда – редко – случайно – спонтанно — нечасто — совсем нечасто — в исключительных случаях –  эпизодически – изредка  Сашка любил есть яблоки. Да, он любил  яблоки. Отчасти даже и больше, чем горные бананы или морские мандарины. Груши фандоринские тоже любил. Сливы зерненные еще Сашка любил, и еще любил он и синие китайские абрикосы, и кислый румынский виноград, и розовые бресткие апельсины, и мятый карельский инжир, и рогатые московские дыни, и курагу липкую луговую неополитанскую, и сладкие корявые стручки, но больше всего  любил он пузатые и дырявые баклушинские яблоки. Когда Сашка, который умер совсем молодым, был совсем маленьким, лет эдак трех – пяти – восьми – десяти —  двенадцати – пятнадцати, он порою часто и с удовольствием немаленьким,  ел баклушинские яблочки. Пузатые и дырявые.

Бывало

Часами

Случалось

Днями

Иногда

Неделями

Порою

Годами

Десятилетиями

Веками

Вернее сказать, даже и не яблоки, а какое-то одно яблоко, нельзя ведь сразу есть много яблок, единовременно можно есть одно, всего лишь только одно яблоко.

Даже обжорливый сосед Пафнутьев, который жил в той же парадной, что и Прозерпина, учившаяся с Сашкой в одном  классе, и с которой Сашка охотно любовничал — то на переменке, то во время сбора макулатуры, а однажды даже во время выпускного экзамена по новой

астрономии, и потом, не только уже в школе, а и где угодно, где получалось, где выходило; так вот, даже этот гиперобъедливый Пафнутьев, нигде и никогда не ел единовременно больше одного – или, в крайнем раскладе, полутора яблок. Он был бы и рад, наверное,  съесть сразу несколько яблок, два, три, четыре, девять, только не получалось это у него. Не выходило – не получалось — не складывалось — не закручивалось -  не срубалось- не выгорало; Сашке точно-преточно знал о пафнутьевских неудачах по части одновременно-паралелльного сжирания-поедания сразу нескольких яблок, ему рассказала об этом Прозерпина во время одного из смачных любовничаний, произошедшего в такси, когда она и Сашка ехали куда-то в сторону Мертвого Озера, где они хотели немножко искупаться после дневного ужина. И вот тогда-то, как раз именно тогда, в те самые ранние утренние – в ночные – в дневные  - в полуденные – в поздние-дикие или в предварительные, в первичные полувечерние часы, Прозерпина Дедикова очень многое Сашке про Пафнутьева рассказала.

 

Если бы Сашка не умер совсем молодым, то он, очевидно, был бы не слишком рад и не очень навзрыд доволен тем, что потом, после его смерти, Прозерпина вышла замуж за Пафнутьева. Хотя скорее всего, ему было бы все равно.

Да или нет?

Все равно было бы Сашке?

Забить бы ему было?

Харк-харк бы было ему ?

Или – либо – быть -может – не исключено – возможно – думается — предположительно – видимо, не совсем харк-харк было бы Сашке? Только вот никто, совсем, увы, никто, не знает ответа и на самый вопрос этот, и более того, даже и на его малую, гипотетическую, преположительную, условную видимость. И не только на вопрос оный, но и на легковесный, мелкий, невесомый, флюоресцентный, почти мифологический, нереальный, тончайший, никому почти и не заметный призрак видимости вопроса.

Ну а Прозерпина-то — она не то чтобы давно вынашивала свои брачные планы, ведь это занятие, как и многие-многие другие, случающающиеся порой и происходящие  во время так называемой жизни, вовсе не входило в ее планы. Более того, у нее, у стройной и коренастой Прозерпины, вообще никаких планов не было никогда. Ненужны были они ей. Поэтому она, Прозерпина,  — ежели уж говорить метафорическим, метафизическим, образным,  старопоэтическим, троповым, не буквальным, не навязшим в рту, в ушах, в зубах, в руках и в подмышках языком, катилась, передвигалась, перемещалась и сублимировалась по просторам и коридорам Бытия  вне каких –либо планов. Однако Пафнутьев, инженер Пафнутьев, ей чем-то нравился. Иногда. Непонятно чем. Сашка, впрочем, ей тоже нравился иногда. Также непонятно чем. Нравился не меньше, чем Пафнутьев, а где-то даже и побольше. Поэтому – то она и рассказала ему, Сашке, про обжорство Пафнутьева, когда они с ним ехали в сторону Мертвого озера, чтобы искупаться. В самые ранние утренние часы. После ужина...

 

ПЕРВАЯ КОДА 5

 

Как знать, если бы Сашка не умер совсем молодым, то не исключено вовсе, что Прозерпина и не вышла бы замуж за инженера Пафнутьева. Хотя, что скрывать, и что таить – замалчивать –утаивать — недоговаривать, нравственные устои первых лет двадцать первого века вполне допускали очень многое безнравственное — безидейное- безлимитное – безустойное — безнужное, в том числе и прозерпиновское любовничанье с Сашкой –  и в такси, и на грязном чердаке, и в мокром подвале, и на паркетно-линолеумном полу, и на перемене, и где угодно!. И также ее любовничанье и последующее бессмысленное — скучное –  местами даже и тягостное – впрочем, обычное самое – совершенно заурядное – стандартное — рядовое — ничем не исключительное  - не выдающееся ничем — брачевание с инженером Пафнутьевым, уныло, и невесело, и бесцеремонно, и честно, трудившемся старшим технологом в кирпичном, в зеленом, в сиренево-белом, в не до конца достроенном, и  в сгоревшем потом, в небольшом, в городском,  в концертном, в зале.

 

Но яблоки  - особенно баклушинские — Сашка все равно иногда любил погрызть. Только не в буквальном смысле, погрызть, нет, боже сохрани! Сашка предпочитал употреблять яблоки с помощью маленького деревянного ножичка, хранившегося к кухне, в одном из восемнадцати ящиков, плотно набитых добротной кухонной утварью, кем-то, когда-то и  зачем-то привезенной еще много лет назад с Южного Урала.

Так вот, яблоки он, Сашка, ел только с помощью маленького ножичка, ежели, конечно, находился дома, причем, яблоки он ел, преимущественно, во время просмотра всяческих телевизионных программ. Сашка был на пять — семь — двенадцать — пять лет младше своего брата Володи, и нередко, когда Сашка ел яблочко, в комнату входил Володя и поскольку у них дома был один телевизор с экраном 597×742, то он, Володя, выключал его и начинал смотреть по видаку какую-нибудь очередную видеокассету с порнографическим фильмом. Тогда как Сашка, который ел свое яблочко с помощью маленького деревянного ножичка, вместе с остальной заиндевелой и добротной кухонной утварью привезенной когда-то, кем-то и зачем-то с Южного Урала, и наблюдал во время очередного своего яблокопоглощения похотливую кино – видео — порнопродукцию, которую смотрел Володя, его старший брат. Вне дома Сашка яблок никогда не ел. Телевизор тоже не смотрел. Деревянным южноуральским ножичком тоже, соответственно, не пользовался.

 

Сашка огляделся вокруг. Сильвия, леди Сильвия, леди леди Сильвия, все еще смотрела на него. Сашка, который умер совсем молодым, в той своей, в прошлой жизни, был далек от тактичного отношения к женщинам. Как-то так само собой получилось, еще со времен его бессистемных школьных случек с Прозерпиной Дедиковой. Поэтому потом уже, после окончания школы, он даже и не пытался нарушить собственные привычки. Только вот в случае с леди Сильвией они как бы сами немного нарушились.Черт знает отчего, но нарушились. И пришли им на смену длиннющие, бездонные, бесконечные, безмерные, тотальные, изнурительные, нескончаемые бессловесные, молчаливые разговоры. Вот и теперь леди Сильвия молчала.

Это было не просто молчание, а какое-то особенное, специальное молчание. Молчание – говорение. Татьяна, жена Володина, молчала как-то не так. Леди Сильвия по-прежнему была изящно полуодета, однако Сашке – как и раньше, как и прежде -  ни капельки отчего-то не хотелось сделать с леди Сильвией что-либо из разряда того, что он любил обычно проделывать с особями женского пола. Странно все это было. Очень странно.

Сашка опять оглянулся. Вокруг почти все было обычным и привычно-никаким, только Сашка по-другому все теперь ощущал. Он ощущал, что теперь очень многого не понимает, и даже не знал, сможет ли понять. Леди Сильвия все смотрела на него, смотрела и улыбалась. Смотрела, улыбалась,  молчала и говорила. Сашка автоматически улыбнулся в ответ, но потом вдруг понял, что сейчас ему не хочется больше смотреть на изящную, полуодетую Сильвию и видеть ее улыбку, и слушать ее молчаливые разговоры. Ему захотелось посмотреть на что-нибудь и на кого-нибудь еще. Например, на Володю. Да, на Володю. На своего брата старшего, на Володю.

На Володю, на Володю.

А вот и Володя. Сашка, который умер совсем молодым  теперь имел возможность очень быстро перемещаться. Не очень он понимал, даже и совсем он не понимал, отчего же теперь так быстро происходит у него перемещение. Надо было спросить об этом у леди Сильвии, ему казалось, что она уж точно могла бы ответить ему  на этот вопрос. Да, конечно, наверняка она могла бы что-то ему рассказать. Да, могла бы, могла бы…Но тут  Сашка уже оказался около Володи, около своего старшего брата Володи. Около Володи, около Володи. Ему вдруг резко бросилось в глаза растерянно-упертое выражение Володиного лица. Слишком и явно тупоумное. Раньше он такого выражения у брата на лице как-то не замечал. Может быть, просто не обращал внимания?

 

----------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

ПЕРВАЯ КОДА 6

 

Володя сидел за пустым письменным столом. Ничего не писал. Он вообще редко что-нибудь писал, да и не нужно было ему по — жизни ничего писать, ну а раз не нужно было, то он и не писал. Володя вяло, уныло, угрюмо, угнетенно, подавленно, безнадежно, однозначно, непроходимо и мрачно молчал. Сашке захотелось сказать Володе что-нибудь грубоватое и глуповатое, как это он нередко – часто — постоянно – регулярно – систематически делал прежде, когда еще был живым и совсем молодым. Что-нибудь наглое, пакостное и нахальное, и даже преимущественно, в основном, по – большей части, гадкое, противное, гнусное и мерзкое. Только ничего такого он, Сашка, Володе он не сказал.

Потому что подумал: «Даже ежели я что-то и скажу ему, то едва ли Володя меня услышит. А раз он меня не услышит, то, наверное, и не поймет. Только с леди Сильвией я могу почему-то разговаривать, не произнося ни слова. Даже если я ее не вижу. Даже если она не видит меня. Только ведь  с леди Сильвией мне разговаривать не очень интересно, так было и раньше, пока я еще не умер совсем молодым, но ведь и теперь, после смерти моей, тоже ничего не изменилось. Да, леди Сильвия все также изящна и все также полуодета. Что мне-то от того? Прежде мне тоже никакого толку не было от ее полуодетости. И от ее изящества. Не так уж на самом-то деле она изящна. И не так уж на самом-то деле она полуодета. Надо было мне трахнуть ее, что ли, там, на скамейке возле входа в подъезд. Или в другом каком-нибудь местечке. Да, конечно, надо, надо было».

 

Так подумал Сашка. Лениво подумал, сонно, без малейшего воодушевления, без энтузиазма и  увлеченности. Сейчас – сегодня – нынче — теперь —  в данный момент — в настоящий момент, он и не хотел бы трахнуть — ухнуть  леди Сильвию. Нет, не хотел бы. Как и не хотел он есть, пить и курить. Ничего вот такого он сейчас совсем не хотел. Не хотел и не мог.

Потом же Сашка, который ничего такого вот сейчас совсем и не хотел, и не мог, и который умер в конце мая совсем молодым, решил поглядеть на остальных своих знакомых. Не то, чтобы особенно – страшно — ужасно – бездонно – глубоко —  убийственно – катастрофически – до чрезвычайности — категорически  -  неописуемо – несказанно по ним он соскучился и истосковался, но делать ему все равно нечего было.

Не сразу, вовсе не сразу, ничуть не сразу, решил Сашка, на кого же он хочет посмотреть из своих знакомых. Ну да, на брата Володю он уже посмотрел…На Володю, на Володю, на брата – на брательника — на братана – на братца – на братика – на Володю. На брата своего старшего,  на Володю.

Толку –то! Ничего нового  все равно не увидел.

Ну да, на леди Сильвию уже посмотрел. Или она сама на него посмотрела? Тоже толку никакого. Как была прежде леди Сильвия изящно-полуодетой, то и теперь такой же, полуодето – изящной,  осталась. Нет, ничего интересного.

Можно, конечно, на Прозерпину взглянуть…

Сашке, который умер совсем молодым, в самом деле захотелось реально — доподлинно –  всамделишно — буквально — в натуре — увидеть Прозерпину. Такую стройную.Такую коренастую. Сашка не очень-то уже помнил, чего же больше было в Прозерпине -  стройности или коренастости. Да, как-то уже и не очень он помнил. Только повидать  Прозерпину все равно захотел. Так, хотя бы по-мелочи...

 

Он, Сашка, умер совсем молодым. В конце мая это произошло, весной. Все равно вспоминались ему его любовничанья с Прозерпиной: и на переменках, и во время сбора макулатуры, и в самом начале выпускного бала (который, впрочем, настолько быстро закончился, что показалось даже, будто бы он и вовсе не начинался), и у входа в кинотеатр «Убой», и в такси, когда они ехали в сторону Мертвого озера, чтобы искупаться утром – вечером — ночью  - после дневного ужина. Другие, иные, прочие, всяческие любовничанья тоже вспоминались.Что-то еще вот эдакое, в стержневой основе своей необычайно будоражащее и приятное,  вспоминалось ему. Только вот ежели раньше, во время полобных  воспоминаний у него начиналось сладкое, жесткое, настойчивое, упрямое и беспокойное напряжение где-то внизу живота, то теперь, то сейчас, то нынче, ничего подобного с ним не происходило, и ничего его не будоражило, и ни внизу, и даже и ни вверху живота, ни хрена у него и вовсе не  напрягалось. Поэтому он и не стал смотреть на Прозерпину. Мог бы. Да, конечно, мог бы. Но не стал. Но не захотел.

Потому еще Сашка не захотел увидеть Прозерпину, так как уверен был, так как предполагал, так как думал, так как прикидывал, так как был убежден, что она, Прозерпина,  теперь, после того как он, Сашка, умер совсем молодым, полностью погрязла – увязла —  зависла – растворилась – размылась – разбавилась  многократно в перманентном любовничаньи и в занудном брачевании с прожорливым инженером Пафнутьевым. По-большому счету Сашке-то было все равно, ведь он прежде, до смерти своей, никогда не был сторонником, проповедником, ревнителем и адептом моногамных отношений. Но все-таки, уж тут-то…

Внезапно, неожиданно,  вдруг, ни с того, ни с сего Сашке захотелось немного и местами увидеть юную, незнакомую девушку с длинным и гибким телом, которая однажды частично отдалась ему в грузовом лифте. Потом же подумал, что едва ли девушку узнает. Потому что не видел тогда ее лица. Не смотрел он тогда на ее лицо. Только помнил, что на правой щеке у нее вроде бы были две родинки. Или на левой? Или…Сашка точно не знал, не помнил. Не смотрел он тогда на  щеки девушкины. Не до того ему было. Некогда ему было на ее щеки смотреть. Совсем другими делами он занимался.

Татьяну-Марину, жену Володькину, Сашка тоже не хотел видеть. Молчит, все молчит себе небось. Ну и пусть молчит, ну и пусть,  ему-то, Сашке и прежде дела не было особенного – существенного – принципиального – никакого до ее молчания, а уж теперь-то и вовсе забить, и вовсе наплевать, это уж пусть сам Володя разбирается. Да, пусть уж он сам. Думая так, Сашка распрекрасно знал, что Володе, брату старшему его Володе, разбираться тут как бы и не в чем, и что, он, Володя, все равно не станет, и не сможет ни в чем разобраться, и что от его, володиных желаний, или от его нежеланий володиных, ничего, совсем ничего не зависело в тотальном молчании Татьяны-Марины. Видеть же ее, Татьяну-Марину, жену Володькину,  Сашка все равно не хотел. Нет, не хотел.

Поглядеть на ее отчима-отца? На Петра Семеновича-Сергеевича? В режиме крутейшего, офигительного нон-стопа покачивающего своей кривой, обезображенной головой, у Сашки тоже не было — не возникло — не появилось ни малейшего желания…

 

ПЕРВАЯ КОДА  6a
Дельфия? Медсестра из банка? М-м-м…

Можно, конечно…

Можно как бы…

Можно типа…

Можно в принципе…

Можно в сущности…

Можно, можно.

Но, нет. Нет, нет, нет.

 

ПЕРВАЯ КОДА 7

 

Что, собственно, из того, что когда-то – однажды – случайно – спонтанно — неожиданно для себя самого и  непреднамеренно даже, он, Сашка, зверски, жадно и грубо, и безапелляционно, и самонадеянно, и безостановочно, и тотально, и брутально, и самозабвенно, и отчасти даже и мрачно-страстно, и сочно, и сладко изнасиловал Дельфию после концерта английской группы The Wall в трамвае, да, в трамвае, в забитом  - спящими, пьяными, скучными, измусоленными, растерянными, истертыми, стоптанными, раздробленными, полуживыми пассажирами  трамвае? Но зато после, но зато потом, но зато в дальнейшем, но зато в некотором не очень отдаленном и в не слишком продолжительном будущем, читал он, ей, Дельфии, Дюренматта и Гоголя…

Нет, не Гоголя, а Гинзбурга…

Нет, не Гинзбурга, а Сартра...

Нет, не Сартра, а Джойса…

Нет, не Джойса, а Монтеня…

Нет, не Монтеня, а Расина…

Нет, не Расина, а Шопенгауэра…

Нет, не Шопенгауера, а Платини!

Еще руки целовал сквозь варежки. Зимой. До дому от банка провожал. Грибным пломбиром с мармеладом угощал.

 

Да, провожал. Да, угощал. Да, изнасиловал. Да, читал. Да, было. Да, все это было.

Только видеть Дельфию, только смотреть на Дельфию, только глядеть на Дельфию, только созерцать Дельфию, только таращиться на Дельфию, только пялиться на Дельфию, Сашке не хотелось. Совсем. А ведь он не привык поступать так, как ему не хочется. Никогда так не поступал. Когда живым был. Ну а теперь-то уж…

Что? На Таисью Викторовну посмотреть? Ну да. Ну понятно. Ну ясно. Ну само собой.  Она вроде как бы мать ему. Да, вроде того. Да, типа мать. Да, что-то там такое... Да. Да. Только об этом они давно – если вообще не никогда  — с ней не  разговаривали. Не случайно, не специально, не автоматически, ни с утра, ни днем-вечером, ни под Новый Год. Зачем? Для чего? Ведь у всех, ведь у каждого – своя жизнь. Ну да, она вот мать. Мать вот она. Ну и что? У нее все свое – и то, и се, и болгарские обои, и еще работа где-то там кем-то какая-то. А у Сашки  — тоже свое разное мелкое было. Точно было. Разное было. Пока он не умер совсем молодым. У нее, у ТС, своя жизнь осталась, а у него осталась только своя смерть. Его, персональная, личная, частная смерть. Его, сашкина смерть. Ну да, умер он вроде бы, умер совсем вроде бы молодым. Ну да, умер. Ну и что же из того? Делать что-либо наперекор – вопреки – поперек — вне – извне — за пределами своего желания, Сашка не собирался. Не хотелось ему на Дельфию глядеть. Так он и не глядел. И на Таисью Викторовну не хотелось глядеть, так он тоже не глядел. И на коврового владельца Ромку тоже глядеть Сашке не хотелось, так он и на него не глядел. Ни на кого он не глядел — не смотрел — не поглядывал — не посматривал.

Никого больше видеть ему не хотелось!

 

-------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

ВТОРАЯ КОДА 1

— Нет, ты не прав, — услышал Сашка голос леди Сильвии,  — надо смотреть. Пока можешь.

— Пока могу? Ежели захочу, то, значит, и могу!  — недовольно, раздраженно, немного даже злобно-грубовато ответил Сашка.

— Но так не всегда будет,  — сказала леди Сильвия.

— Не всегда?

— Совсем не всегда,  — повторила леди Сильвия.

— Отчего же не всегда?

— Ну, я не знаю отчего,  — улыбаясь, ответила Сашке леди Сильвия.  — Просто потом ты уйдешь дальше. Наверное, уйдешь. Наверх. Или вниз. Или еще куда-то. Все уходят куда-то. А оттуда уже ничего ты не увидишь. Даже если захочешь.

— А ты? Ты тоже уйдешь?

— Да, и я уйду. Скоро уйду.

— А я? Когда я уйду?

— А ты потом, позже. Все уходят.

— Куда же все уходят? Зачем?

— В Страну Грез. В город Бейстегуи.

 

Леди Сильвия находилась рядом с Сашкой. Она не то, чтобы стояла рядом, но и не висела, и не сидела, и не лежала рядом с ним. Она просто была. Сашка немного удивился. Он не понимал каким образом и где именно, и где конкретно, и как именно конкретно она находится рядом. Рядом с ним. Леди Сильвия была сейчас какой-то другой, по-прежнему и изящной, и полуодетой, но все равно другой, безусловно – точно — самоочевидно – реально другой. Только

Сашка едва ли смог бы объяснить, — если бы, разумеется, его кто-нибудь спросил, в чем же, собственно, проявляется эта ее  «другость». Но Сашку никто при «другость» ледисильвиевскую не спрашивал, и, скорее всего, и не собирался спрашивать. Похоже, что никого нисколько не интересовала ее «другость», а быть может быть,  эту «другость»  никто, кроме него, кроме Сашки, и не видел – и не замечал – и не фиксировал – и не просекал – и не обращал на нее никакого и ни малейшего внимания.

Мимо Сашки и мимо леди Сильвии, скорее уж изящной, чем полуодетой; а быть может, впрочем, в большей степени полуодетой, нежели изящной, проходили, пролетали, проползали, перекатывались, пролезали, пропихивались, — и не только мимо, но сверху, снизу, сбоку, и сквозь них, какие — то люди, их много было, очень много, бездонно много, бесконечно много, и они все куда-то шли, ползли, стремились, направлялись. Куда-то им нужно было. Какая-то вроде бы цель у них была.

— Куда-то это все они идут? – спросил Сашка у леди Сильвии. – Зачем? Для чего? В Страну Грез? В Бейстегуи?

 

ВТОРАЯ КОДА 2

 

Леди Сильвия молчала. Леди Сильвия долго молчала. Потом сказала, что все эти люди идут либо заниматься любовью, либо умирать. Ну а кое-кто идет на концерт, слушать музыкальную группу N. Вроде бы Сашка слышал где-то и когда-то название этой команды. Но что из того? Ведь он музыку не любил, и поэтому не знал, и не помнил никаких названий. Где-то там, немного поодаль от Сашки и леди Сильвии, находились музыканты, в самом деле что-то играли они, и это, похоже кому-то было интересно, и многие из тех, кто шел сверху, снизу, сбоку, над ними, сквозь них, смотрели туда, где что-то играл  некий ансамбль N. Смотрели и слушали. Сашка даже удивился. Он не понимал, он никак не мог понять, что же так сильно привлекло внимание этих людей. Он не еще не знал, как можно отличить тех, кто идет заниматься любовью, от  тех, кто идет умирать. Или от тех, кто идет на концерт. Ничем, с точки зрения Сашки,  друг от друга они не отличались. Леди Сильвия продолжала еще что-то говорить и улыбалась. Можно было подумать, будто бы она  говорила какие-нибудь ужасно веселые или смешные вещи.

Тем не менее, Сашка вновь захотел еще о чем-то спросить леди Сильвию. Да, точно. Да, что-то еще Сашка собирался выяснить. Да, Сашка намеревался, и даже как бы планировал что-то там еше уточнить. Но ничего так и не спросил. Не уточнил. Может быть, не хотел? Нет, хотел вроде бы, вроде бы точно хотел. Да, конечно, сначала Сашка хотел; конечно, хотел, бесспорно – безусловно – само собой – непреложно – само собой — разумеется — о чем-то,  - о многом спросить он леди Сильвию хотел. О том, как отличить тех, кто идет заниматься любовью, от  тех, кто идет умирать, и про ансамбль, руководитель которого считал, что его группа похожа на большое красивое животное,  и про Страну Грез, и про город Бейстегуи; захотелось ему выяснить, где же находятся этот город и эта страна, и какого черта он там забыл, в этой стране, и в городе этом, и еще, и еще, и еще о чем-то хотел он спросить, но потом ему стало эдак привычно все равно, так же точно как и прежде, как и до того, как умер он весной, в конце мая совсем молодым.

 

Нет, не стал Сашка у леди Сильвии ни о чем спрашивать. Ни про Страну Грез, ни про город Бейстегуи, ни о тех, кто шел в разные стороны с разными намерениями, и даже не про музыкантов, считавших, что будто бы вместе они в на самом деле напоминают большое и красивое животное, и которые продолжали что-то там играть для кого-то. Многие смотрели на животное, и слушали его, и считали, что здорово оно, это животное, играет. Может быть, но Сашка плохо разбирался в музыке, он не очень уж любил музыку. Только было немного непонятно ему, для кого же играют те, которые считают себя похожими на красивое и большое животное? Для тех, кто прихрамывая, шагал заниматься любовью или для тех, кто бодро шел умирать?

Ничего, совсем ничего Сашка у леди Сильвии не спросил. Даже уже и не собирался.

Не нужно ему это было. Забить. Все равно Сашке стало. Наплевать. Насрать.

Кто хочет, тот пусть умирать идет. А другие, ежели им охота,  пусть тащатся любовью заниматься. Ну а животных, пусть даже и больших, и красивых, он, Сашка, который умер совсем молодым, никогда особенно не любил.

Все равно. Забить. Все равно. Насрать. Наплевать.

— Она, наверное, и сама-то толком ничего не знает,  — подумал мертвый Сашка, — эта улыбающаяся, молчаливо говорящая, изящная и полуодетая леди Сильвия.

На которую он почти что лег, когда она сама уже лежала на шаткой дореволюционной скамейке фиолотово-утробного цвета возле входа в его вечно загаженный подъезд,

 

 

ЛИЦА 1

 

У большинства людей лица непроснувшиеся. Дремлющие, зевающие, тонущие, утонувшие в собственной зевоте.

Или просыпающиеся. Но еще непроснувшиеся.

Или засыпающие. Но не суждено им проснуться.

Или не нужно им этого. Потому что и так им хорошо.

Потому что, не хотят, не хотят они просыпаться.  Не хотят, не могут и не умеют.

Кривые, сбитые, отечные, помятые лица.

Таких большинство. Может быть, это только кажется?

Все равно ведь, все равно, миллиард миллионов раз все равно, большинство лиц какие-то не такие, -  они заторможенные, они заглушенные,  они загруженные, перекошенные, погашенные,  искривившиеся, сшибленные, искривленные, задавленные они тяжестью обычных, обыденных, рядовых, каждодневных, никому не нужных, важных, важнейших, идиотических, отвратительных, унылых, вялых, тоскливых, первостепенных, мнимых, несуществующих дел, дел — нелепостей. Спят они, эти лица, спят.

 

ЛИЦА 2

 

Один музыкант роковый даже песню про такие лица написал, в которой – в песне той, в песне в этой, в песне старой, в песне старинной, в песне дореволюционной, — такие строчки были: «Наши лица умерли, важное событие». Справедливости для следует  — нужно — нельзя не отметить — логично заметить, что сама по себе эта песня была совсем – вовсе – ничуть — не то, чтобы ах или супер; так себе, песня как песня, не песеннее других песен — прочих песен – остальных песен — иных песен, но  эти слова, эти строчки, эти бесхитростные  конгломераты гласных и согласных, запятых, и прочих знаков препинаков, стоили  многого.

Да, вот так вот получилось, вот так вот сложилось.

Вот так вот бывает, иногда так бывает, пусть и нечасто, но все же бывает.

 

 

ЛИЦА 3

 

Лица, лица, лица, лица – и разные, и одинаковые, и похожие, и непохожие.

Лица умирающие. Лица мертвые.Лица спящие. Лица кривые. Лица сбитые, отечные и помятые.

Да, конечно, — да, бесспорно, – да, точно, – да, безусловно, – да, естественно, — да, само собой, -  да, да, да; лица  -  они вот такие, они всегда такие, и все они разные, и все они  в чем-то одинаковые.

И не похожие друг на друга, и похожие.

Сашка, который умер совсем молодым, был лицом своим и похож немножко, и все же ничуть  не похож на брата своего старшего, на Володю

Или на генерала «Твою Мать».

Или на мало, на почти даже никак нереализованного в бытийном полотне своем, покойного дознавателя Якобсена.

Или на коврового Ромку.

Или на Петра Семеновича-Сергеевича.

И на медсестру Дельфию уж точно не был Сашка похож. Не был, не был на  элегантную и крупную, на одутловато-изящную Дельфию похож Сашка, который умер совсем молодым.

Тот, который однажды сладко, грубо и сочно, и жадно, и грубо изнасиловал ее, Дельфию, на задней площадке трамвая.

Донельзя – до отвала — до крышки — до предела – до одури забитого трамвая .

А сие в час пик приключилось, — произошло, — вышло, — место имело, – когда многие people либо на работу ползли, либо отползали с работы.

Только следует – только нелишне – только полезно – только недурственно – только уместно ввиду иметь, что потом, позже, после трамвайного соития, – после изнасилования трамвайного, — после грубых и зверских фрикций на полу трамвайном, – после интротранспортного насилия над Дельфией, Сашка, который потом умер совсем молодым, читал ей либо по телефону, либо воочию, в изустном контакте, Ауэрбаха, Горвела, Дюма, Ибсена, Джойса, Кафку, Дюренматта, Р.Ф. Шентера, и целовал руки сквозь варежки, и чем-то там таким вкусным однажды — как-то – пару — тройку раз -  даже угощал.

Да, все так, все в полный самый рост так, только все же не был Сашка и на Дельфию похож, -   с ее строгой, суховатой, приветливо неопределенной,  казенно-светской улыбкой медицинского работника среднего звена, и с узким, тесным, скучным, немного стерильным лбом, и с зоркими, почти птичьими, с внимательными и с бесцветными глазами.

И в фас, и в профиль, и как угодно, и ничем, и никак не походил он на медсестру из банка.

 

 

ЛИЦА 4

 

Еще у него, у Сашки – вот немаловажное, значительное, важнейшее, принциальное, квазисущественнейшее обстоятельство, -  всегда была плохо выбрита левая щека. Правая –то щека у Сашки еще туда – сюда была выбрита, умело и мастерски выскоблена  чугунной витебской бритвою -  нормально, классно, недурственно, качественно, почти ништяк, суперски, круто, а  вот левая – плохо, скверно, отвратительно, мерзостно, гадостно, рвотно, и вечно на ней, на щеке на левой, торчали в разные стороны штук пять-семь рыжеватых волосков.

Да, именно рыжих! – хотя Сашка, который умер совсем молодым, был, скорее, светлым, блондинистым шатеном, а уж ни капельки не рыжим. Нос же у Сашки отличался  необычной кривоватой прямизной, причем чуть-чуть в левую сторону и вверх. Тогда как у Володи, у брата Сашкиного, нос был  круглым,  вдавленным, коротким, будто бы немного обрубленным топором — шашкой – кинжалом — саблей – мечом жестокосердной Мойры, и придавившим еще был володин нос его же собственные короткие, густые и мятые усы. Володя и Сашка вообще-то мало походили друг на друга. Да, мало. Да, совсем немного. Так, посмотришь как-нибудь на них, на Сашку с Володей со стороны, случайно как бы вроде, так и не скажешь никогда и ни за что, будто бы они братья, нет, скорее уж покажется, что вовсе-то они даже и не братья никакие.У Володи, например, наблюдались иногда в лицевой части,  в верхне-средней, и таинственная полузагадочность, и  загадочная псевдотаинственность, и скрытная значительность, и тайная  незначительная скрытность, и даже очевидная интеллектуальная расплывчатость – или некоторая морально — этическая размытость, и жесткая самоубежденность неизвестно в чем или определенная расплывчатая определенность острых и частично — фрагментарных – обрывочных  - рваных — эпизодических, немного притупленно — изысканных чувствований, которая возникала – эта самая определенная неопределенность! —  где-то в недрах кожных складок и усыпанных, бархатной, жемчужной перхотью, массивных бровей, и из-за этого всего казалось порой, будто бы он, Володя, предпочитает мрачные, таинственно — магические и медитативно — мистические жизненные вибрации, и при этом даже еще далеко и ох, ох, ох как не чужд, изощренным и витиеватым, и извилистым, и  духовным поискам в сфере поэтической.

Сашка же, напротив, имел лицо в большей степени открытое, почти приветливое, незлобивое, добродушное, веселое, беззаботно пустое, и вот в этой-то продувной открытости несложно было  уловить — различить – заметить классические проявления национального пофигизма.

У Сашки как и у Володи, тоже имелись усы,  усы тонкие и тощие, казалось даже иногда, будто бы у него под носом прилипла к лицу серая, грязная бумажка. Еще из-за этих тощих усов чудилось зачастую, будто бы Сашка немножко зловеще улыбается.

Не всем женщинам это нравилось. И не всем мужчинам тоже.

 

--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

ЛИЦА 5

 

Да, конечно, -  да, напрочь,  — да, само собой,  — да, явно и да, ясно -понятно, что никак  Сашка не походил и на бодро — улыбчивого, и, однако еще и на строгого, сосредоточенного непонятно на чем, и постоянно подозрительно помаргивающего крошечными черными глазками – как сторожевой пес, который вдруг позабыл, что надобно ему охранять,  Петра Семеновича-Сергеевича,  почти начисто облысевшего, уже давным — давно, триста – двести семьдесят — двести пятьдесят –двести сорок восемь – сто двадцать пять – девяносто – тридцать пять –семьдесят шесть — девять лет тому назад.

Не очень уж был Сашка, который умер совсем молодым, похожим и на Таисью Викторовну. Последнее могло бы даже показаться кому-то странным, ибо имелось все же немало зыбких оснований считать Тасю, истовую поклонницу-любительницу болгарской обойной продукции, матерью Сашкиной; тем не менее,  людям, коим довелось когда-либо вблизи увидать Таисью Викторовну, сразу же бросались в глаза ее розовые, багровые, алые, сочные, плотные, влажные, крепкие, жирные, мясистые, трепетные, алчные, сжатые, ненасытные, дрожащие, вибрирующие губы, жадные и изящные, нежные и хищные, пухлые и рельефные, тогда как Сашка со своими кривыми, жесткими  губами (нижняя – узкая и верхняя – широкая) — и с грязно-серой  бумажкой усов, на Таисью Викторовну не очень-то был похож.

А вот у Татьяны – Марины, у молчальницы, у жены Володькиной, брата Сашки, умершего совсем молодым, вообще почти и не имелось особенных примет внешних, глаза у нее, правда, были темно-карие, приветственно и иногда ярко — глуповато звонкие, только слишком  уж сморщенные, сдавленные, стиснутые и полузакрытые, будто бы она хотела, и будто бы пыталась она  постоянно проснуться, но плохо – скверно – дурно – неудачно –худо- нескладно у нее это получалось. С трудом, тяжело, хило, никак почти и не получалось. Тут только добавить можно, в связи с Татьяной- Мариной — молчаливицей,  что поскольку вообще у большинства людей лица априори и непроснувшиеся, и кривые, и покосившиеся, и измятые, и сбитые, и отечные, и помятые, и распухшие, и усохшие, то Татьянин-Маринин face являлся чем-то вроде эдакого псевдо — лже  суперсимвола многих-многих женских лиц человеческих.

При этом волосы у нее, у Татьяны-Марины, у жены Володиной, брата того самого Сашки,  который…Так вот, да, —  точно, странно, забавно  — волосы у Татьяны-Марины цвет имели и золотистый, и в темно -  каштановый, то есть, в разное время суток то один цвет преобладал, то другой, то золотистого больше было, то темного и каштанового. Какого же цвета было больше, какого меньше – никто разобраться не мог. Ну и Володя в том числе. Еще иногда он не мог разобраться, круглое лицо у Татьяны-Марины или овальное, квадратное или треугольное, пирамидальное или втянутое,  впалое или одновременно и в правую и в левую сторону вытянутое.

 

 

ЛИЦА 6

 

Но вас интересует,  наверное, -  очевидно, – вероятно, –  похоже, — возможно, — может быть, – может статься, — видимо, в какой мере «непроснувшность» того или иного лица является адекватной кривизне, сбитости, отечности и помятости? Да  в самой наипрямой, в наипрямейшей самой мере! Поелику – поскольку — потому что — оттого что — вследствии того, что -  в результате того как, «непроснувшность» в единый смысловой узелок завязана с той же отечностью. И с кривизной. И даже со сбитостью. Ведь лицо проснувшееся не может  — или, по-меньшей мере, не должно быть отечным.

Не так ли? Не правда ли? С чего же, собственно говоря, ему, полноценно и самодостаточно проснувшемуся лицу, нужно отекать?

Нет, не с чего ему отекать, если оно в самом деле проснулось полноценно. Кривым -то оно, конечно, еще может быть, хотя кривизна может разный иметь генезис.

Да, самый разный. Да, самый неоднозначный. Но вот зато и сбитость, и помятость, и измятость лица, впрямую указывают на то, что нет, нет не проснулось, ни фига не проснулось еще это лицо, что кажется, что только мерещится ему, лицу этому, будто бы проснулось оно! Разве нет? Возможно ли вообще представить, дабы проснувшееся, энергичное, свежее и бодрое лицо было измятым, искривившимся или сбитым?

 

 

ЛИЦА 7

 

Подводя  незначительную – небольшую – маленькую – не толстую  - и не жирную, и даже почти что итоговую финальную черточку под размышлениями о лицах человечьих, погружаемся мы,  проседаем, проваливаемся  -  с хлипом, с грохотом, со скрипом, с треском и даже с чавканьем некоторым  в итоговый вывод: большинство лиц почти извечно пребывают в непроснувшемся состоянии. И поэтому  лица и у Володи, и у Татьяны-Марины-молчальницы, и у Дельфии, и у Петра Семеновича-Сергеевича, и у экстра-генерала «Твою Мать», и у покойного дознавателя Якобсена, и у Романа коврового, и даже у Сашки, являлись непроснувшимися.

Вполне вероятно, что если бы Сашка не умер весной, в конце мая, то он бы мог внести в эти рассуждения некоторые частные  коррективы: ему было бы, наверное, – вероятно – возможно, — очевидно, не так уж сложно прокомментировать, в какой же такой степени лица у леди Сильвии или у Прозерпины являлись непроснувшимися?

Быть может, вопрос о лице леди Сильвии, изящной и полуодетой, умеющей во время разговоров обходиться без слов, и в какой-то немалой очень даже мере безвозвратно сдвинутой — повернутой на Стране Грез и на городе Бейстегуи, мог бы даже у светлого полушатена Сашки, с его плохо выбритой левой щекой, и с рыжими волосками на левой же щеке, и с иногда дерущимися между собой половинками лица, и с носом, отличавшимся кривоватой прямизной, вызвать некоторые мозговые  затруднения.

Зато про Прозерпину он безусловно смог бы что-либо внятное рассказать. Наверняка.

Ведь Сашка, который умер совсем молодым, время от времени любовничал с Прозерпиной. Со сладких и глупых школьных лет это у них повелось. Поэтому уж он-то, с одной стороны, точно мог сказать, имелись ли у нее на лице ощутимые, буквальные, очевидные,  заметные проявления помятости, отечности, сбитости и кривизны.

Только едва ли и вряд ли у тото же Сашки, со стороны nomber two, у полноправного и законного обладателя непроснувшегося лица, были  реальные навыки оценивать другие – чужие –иные — прочие лица  по наличию указанных выше признаков энд критериев.

А если все-таки и были, и наличествовали они у него, такие навыки, или ежели Прозерпина Дедикова имела на лице своем эти воистину универсальные признаки-критерии, то ведь запросто могли они не присутствовать в своем корневом,  классическом, правильном, строгом, типовом, стандартном, массово-традиционном варианте. Ведь категории помятости, отечности, сбитости и кривизны, ни в коем случае не следует понимать – осмысливать — трактовать буквально и однозначно. Совсем это ни к чему. Совсем это сквозь варежки.

 

 

 

ГОЛУБЬ КРАУ

 

Однажды Володя, брат Сашки, который умер совсем молодым, поехал, якобы по неким делам,  в большой северный город. Неких дел у него было не слишком много. Проходя бесцельно по Моховой, Володя решил выпить кофе. Он много и часто пил кофе, хотя и не любил его.

«В жизни часто приходится делать то, что не любишь», — думал Володя, прихлебывая горячий кофе маленькими быстрыми обжигающими глотками.

За столиком напротив сидели студенты, они спорили, громко смеялись и тоже что-то пили. То, что они пили, не было похоже — не напоминало — не походило на кофе. Неожиданно раздался странный треск, будто бы наверху ломалась крыша. Треск нарастал и усиливался. Володя еще  раз зачем-то взял кофе.

— Это Голубь Крау прилетел, – сказал сидевший рядом с ним угрюмый мужчина средних лет с неявным выражением лица, – опять он наверху, на крыше резвится.

Мужчина пил пиво, а Володя, брат того самого Сашки, кофе.

— Чего же он хочет?

— Этого никто не знает, –  последовал большой глоток, потом делатель глотка поморщился.

Похоже, он не очень любил пиво, хотя и пил его. Вот и ему приходилось делать то, что он не любил. Треск наверху продолжался. Студенты независимо смеялись и спорили о музыке Кнайфеля. Мужчина морщился и пил пиво.

— Говорят, что Голубь Крау в прошлой своей жизни жил именно в этом доме. Или в соседнем. — неприятным, скрипучим, сдавленным голосом сказал угрюмый мужчина с неявным выражением лица своего.

— Чего же он хочет? – вновь спросил Володя.

— Неизвестно. Похоже, он раньше в самом деле где-то здесь жил. Но с крышей ему все равно не удастся справиться.

Володя не понимал, как, зачем и для чего Голубь Крау хочет справиться с крышей, но не стал спрашивать об этом угрюмого нелюбителя пива. Кофе он больше не хотел. Вскоре треск наверху прекратился. Студенты продолжали спорить и громко смеяться. Володя вышел из кафе и взглянул наверх. На крыше никого не было, даже воробьев.

— Наверное, здоровенный он. Жаль, что я его не видел, — безразлично подумал Володя. — Вот и Сашка его никогда не видал. Но ежели я еще смогу может быть случайно, когда-нибудь – где- нибудь —  зачем-нибудь увидеть его, то Сашка уж точно никогда не сможет. Потому что умер Сашка. Умер весной совсем молодым.

Вскоре, когда Вололя свернул на улицу Белинского и прошел мимо громогласно рыдающей  блондинки в староанглийских очках, случайно застрявшей в водосточной трубе, он уже почти забыл о Голубе Крау, которого никогда не видал. А Голубь Крау, размахивая гигантскими крыльями своими, летел над Невой, в сторону финской границы. Он не очень любил летать в этом направлении, и клевать крыши на Моховой ему было неинтересно, однако всем живым существам приходится иногда делать то, что им не нравится. В том числе и Голубю Крау. (1453)

«Каждый возьмет свое»

марта 9, 2012   Работы автора   Панфилов

         

Тексты песен зарегистрированы в Инрао

Авторские права находятся под охраной

      крысолов

      бессоница

      бегущая по волнам

      незажженная свеча

      суббота есть суббота

      мотив дождя и джаза

      хочешь?

      зеленоглазое такси

      я больше не хочу

      воздушный шар

      отставной майор

      лишь закрыв глаза

      горбун

  (1547)

Аватар (admin)

  admin

888

марта 9, 2012   Работы автора   admin

      Олег Кваша -Суббота есть суббота
(1295)

Аватар (admin)

  admin

ЛЕНИНГРАД 1931 ГОД

марта 8, 2012   Работы автора   admin

(1355)

песня

марта 5, 2012   Работы автора   первый отдел

      Песня - mp3_portasound.ru
(1417)

лена

марта 5, 2012   Работы автора   первый отдел

      Лена Ленина и Олег Попков - Снежинки-Валентинки (сл.и муз.О.Попков
(1263)

«музыка»

марта 5, 2012   Работы автора   первый отдел

aplause10
aplause11 (1132)

Аватар (georg)

  georg

как начинался «Аквариум»

февраля 27, 2012   Работы автора   georg

ГЕОРГИЙ ГУНИЦКИЙ

 

ТАК НАЧИНАЛСЯ АКВАРИУМ

 

 

Стихи — это вода

которая кем-то  была

была пролита

на сухую землю Ругры

 

Джин Хэзз

 

                                  БОРЯ И ТОЛЯ

   

Мне рассказал Джордж, что с Борисом Гребенщиковым они познакомились то ли в 1961-ом, то ли в 1962-ом. году. Давно это было. Очень давно.

Жили тогда Борис и Джордж в Московском районе, на Алтайской улице,  в доме номер двадцать два...

Джордж рассказал, что его семья поселилась на Алтайской раньше, чем семейство Бориса. Джордж не помнит, как он звал Бориса тогда,  когда они познакомились, ведь с тех пор прошло больше сорока с крючком лет. За эти годы и не такое можно позабыть. В анналах истории Гуры сказано, что за сорок лет принц Джон Горностай забыл, как зовут его мать. Или он этого и не знал никогда. .

 

Некоторые люди думают и даже предполагают, что прежде Джордж называл Бориса Борей, а Борис называл Джорджа Толей. Да, когда-то бывало и такое. Джордж рассказал мне, что тогда он еще не был Джорджем. Что Джорджем он стал значительно позднее. Потому что так его стал называть Борис в начале семидесятых. Давно это было. Очень давно.

Тогда, в ту сладкую и свежую пору Борис и Джордж много и часто слушали БИТЛЗ, и еще им очень нравились сольные альбомы Джорджа Харрисона.

Борис решил, что Джордж (тот, который Толя) похож на Харрисона. Джордж не возражал. Он даже и не думал возражать...

Итак, Борис стал называть его Джорджем. Джордж не был особенно похож на Харрисона. Но все-таки благодаря черным волосам, и усам, и бороде ( тоже черным) некоторое небольшое сходство с Харрисоном  наблюдалось.

Джордж рассказал мне, что вроде бы вскоре после того как Борис стал называть его Джорджем, он стал называть Бориса Бобом. Быть может, они даже одновременно перестали называть друг друга Борей и Толей, и стали именовать друг друга Боб и Джордж.В ближайшем дальнейшем их уже мало кто знал как Толю и Борю – кроме родителей, конечно, и скучных официальных персонажей, с которыми каждому из нас, так или иначе, вне зависимости от наших желаний, рано ли, поздно ли,  но приходится иногда общаться.

 

Забежим немного вперед. Не стоит даже комментировать, что теперь – сегодня – нынче – да и давно уже,  всяческая публика — и широкая, и узкая, и столичная, и провинциальная,  — знает Гребенщикова именно как Бориса. Другие его имена – даже такое имя как Пурушотамма – для публики менее очевидны. Только это уже ее проблемы. Но никак не Джорджа. Который с давних, с туманных и с дымчатых пор, просто самым естественным образом привык -  и не отвыкнуть ему от этого никак, правда, и не желает он отвыкать – к имени Боб. По-другому обращаться к своему другу он не желает. Ну не растреливать же его теперь за это.

 

Боб и Джордж – это была очень боевая  пара. Сильнейший в своем роде психоделический дуэт. Да, Джордж сам говорил мне об этом  В тот самый день, когда он пришел к выводу, что теперь Борис не назвал бы его Джорджем. Из-за полуотсутствия волос. То есть, волосы у Джорджа по-прежнему остались черными, только.самих волос, уже подернутых легким хворостом седины, не слишком много. Боб тоже не может похвастаться особенно пышной шевелюрой.

Специфическую манеру общения дуэта Боб — Джордж совсем недавно, летом 2007-го, подметила Катя Рубекина, прелестная барышня-администратор группы АКВАРИУМ, которая присутствовала при одном их диалоге.

Трудно сказать, о чем они тогда  разговаривали.

Никто этого не знает, а они cами — едва ли помнят.

Тогда Катя сказала: «вы говорите на каком-то своем, на особенном языке».

Едва ли кто-нибудь стал бы с ней спорить. Они – то есть Боб и Джордж – и не стали с ней спорить.

 

Джордж рассказал мне, что когда  его семья поселились на Алтайской улице, то из окон был виден Московский проспект. Странная  информация. Ежели она соответствует действительности, то получается, что в 1959-ом году еше не было построено солидное – большое -  реальное множество домов, которые теперь находятся между домом номер 22 по Алтайской улице и Московским проспектом. Однако не верить -  не доверять Джорджу – подозревать его в неискренности – в фальши – в лукавстве –нет совершенно никаких оснований. В конце концов, ему в 1959 году было всего-то навсего шесть лет. К тому же тогда  Джордж и не был еще Джорджем. И еще Джордж говорит, что Боб и его семья поселились в этом доме на несколько лет позже,  году в 1961-ом. Или немного раньше?

 

Итак, в те магические древние годы Джордж (который тогда еще вовсю был Толей)  и Боб  (который в те же досторические времена был для Толи только Борей) жили в соседних парадных, Толя – на третьем этаже, в квартире номе 53, а Боря – на пятом, в квартире номер 44... Школа четыреста двадцать девятая, в которой оба они – то есть и Боря, и Толя -  учились, находилась рядом, в соседнем здании. Боря учился на класс ниже, потому что родился он в ноябре тысяча девятьсот пятьдесят  третьего, в конце месяца, 27-го, а Толя немного пораньше, 30 сентября.Толя закончил 429-ую школу, а Боря сразу по окончании восьмого класса перешел в 239-ую физико-математическую. Но они все равно продолжали дружить. Общаться — беседовать- встречаться — слушать музыку – немного собирать марки — гулять во дворе. Или не гулять. Или не во дворе. Или не собирать.

 

Судя по рассказам Бориса тех дальних, давно ушедших лет, в 239-ой  было повеселее. Чем  же именно? Джордж сказал, что как раз этого он и не помнит, потому что в этой школе не учился... Но предположил наличие в 239-ой некоего более сильного и учебного, и общественно-тусовочного драйва. Наверное, так оно и было.

 

Зато в бесхитростно-традиционной 429 –ой имелось немало своих плюсов и самое главное, что русский язык и литературу там преподавала замечательная Ася Львовна Майзель. Еще она вела после уроков литературный кружок. Джордж говорит, что на занятиях кружка собиралось не слишком много любителей литературы, однако и он, и Борис посещали этот кружок обязательно. В этот же кружок ходил Валерий Обогрелов, их хороший приятель  — правда, в большей степени Джорджа, чем Бориса.  Валера, добившийся потом немалых успехов в качестве режиссера ленинградско-петербургского-петроградского телевидения, некоторое время даже считался  одним из аппаратчиков раннего АКВАРИУМА. Какой-либо конкретной аппаратурной деятельностью он в аквариумном сообществе никогда не занимался. Даже не планировал особенно ею заниматься. Возможно, что-то еще по «обогрелово-аквариумной» теме подзабылось…Так ведь недаром почтенный Олег Гаркуша, являющийся помимо своего знаменитого аукцыонного шоуменства еще и поэтом, и автором мемуарного типа книги «Мальчик как мальчик», говорит, что лучше писать мемуаристику  в раннем, в не старом возрасте, пока еще из головы не улетучились блоки воспоминаний. С одной стороны, мистер Гаркундель прав : «береги честь смолоду», «жизнь надо прожить так…», «мы всех лучше, мы всех краше» и все такое прочее.  Но когда воспоминательный аудио-видео блок просматривается с высот — холмов — горок — возвышений собственного экспириенса, то тогда некоторые зоны видны гораздо более отчетливо. Более детально и остро.Более еще как-то.

 

А некоторые – да, они забываются.  Что ж делать, нет в этом мире совершенства.

 

НОТА И ЧАЙКА

 

Да и не было его никогда. Едва ли оно здесь появится.

 

Зато Джордж рассказал мне, что во-первых, планировка квартиры у Бориса было точно такой же,  как и у него, у Джорджа. И что во-вторых, он (Джордж) нередко — частенько – не раз и не два – много раз — из года в год – неоднократно — бывал у Бориса дома; и тогда, когда Борис еще был Борисом, и, конечно же несколько попозже, когда Борис уже стал для него Бобом. Боб (или еще Борис, сейчас уже сложно – нереально — невозможно в этом разобраться) рассказывал ему, что у них дома раз или даже два раза пел Евгений Клячкин. Случилось это в ту эпоху, когда в стране начали звучать живые песни Высоцкого, Окуджавы, Кукина, Галича, Кима, Дулова, Матвеевой и, конечно, Клячкин тоже шел в этом  ряду. Ну а потом, вскоре, в России забурлила мощная  – сильнейшая — всепроникающая – будто бы все преодолевающая – якобы всеобъемлющая  —   могучая  рок-н-ролльная волна.

 

У Боба дома была магнитофонная приставка  «Нота» , а у Джорджа  появилась «Чайка».

Потом Боб стал пользоваться более фундаментальным и надежным «Днипро-4», а у Джорджа появилась «Астра». Мало чем — немногим очень — почти и ничем – и не уступавшая четвертому «Днепру»

Но может быть, «Астра» тоже была четвертая?

А  может быть, «Днипро» вообще был без номера?

Да, совсем не исключено. Может быть. Вероятно. Спорно. Но реально.

 

А может быть, мистер Гаркундель прав, и в самом деле лучше писать  мемуары в достаточно раннем возрасте.?

Лет эдак с пяти?

С девяти?

С двух с половиной?

Или с одиннадцати?

Или с семнадцати?

Нет, Джордж все равно считает, что это не обязательно и не слишком нужно.  Кстати, он сообщил мне, что бывали времена, когда ему приходилось ощущать некоторые небольшие проблемы, связанные с его собственной двухименностью. Да, прочно прицепилось к нему второе имя. То самое, которое ему дал Боб. Настолько крепко и круто прицепилось, что сам Джордж давным-давно вопринимает его как свое основное.

 

Конечно, это немного делириумозная ситуация.

Даже психопатическая.

Малость дурдомовская.

Чуть-чуть шизоидная. Да.

 

Но с тех пор, как Боб стал называть не Толей, не Анатолием, а Джорджем, многое все-таки изменилось для самого Джорджа в окружающем пространстве. Ведь большинство близких и своих людей называют его именно Джорджем. Ну разве что один старинный приятель –неважно кто именно – мог или даже любил в состоянии легкого, ничем не отягощенного подпития, назвать его Джорджелло, впрочем, в этом никогда не было никакой ощутимой, сознательно апробированной и четко прослеживаемой системы.

Да и может ли быть в этом какая-либо система? Нужна ли она тут?

Нет, едва ли.

Нет, ничуть — ни в коем случае — она не нужна.

Некоторые люди еще отчего-то называют Джорджа Георгием.

Это они, конечно, из-за собственного невежества так поступают. Из- за незнания, из-за тотальной необразованности своей; вот Боб так никогда его не называл, он и не думал никогда Джорджа Георгием называть, и даже в дурном,  в тройном сне, ему подобное никогда бы, и ни за что в голову не пришло. Наверное, если бы он, Боб, услышал когда-либо, что Джорджа зовут каким-то Джорджелло, то уж точно не был бы доволен и рад. Да и с чего бы Боб стал радоваться тому нелепому обстоятельству, что его друга Джорджа, кто-то  — да пусть он и тысячу раз под шофе! –называет Джорджелло?

 

Нет, не стал бы Боб этому радоваться.  Удивился бы?  Да, наверное. Справедливости ради следует отметить и уточнить, что и Джордж, в свою очередь, никогда, даже и в гомогенном, в тертом, в сверхпроникновенном,  в суперпронизывающем состоянии не стал бы ни за что называть своего старого друга  Борькой, Бориской и тем более БГ.

 

Все же есть некоторый резон остановиться на буквосочетании БГ. Джордж, конечно же, никогда так не обращался  к Бобу, однако иногда, во время некоторых своих журналистко — публицистических — окололитературных – бумагомарательных игр, он порой использовал это не слишком им любимое буквосочетание. То бишь БГ. Да, был такой мелкий грех. Но при этом никогда — никак – ни за что – и ни в какую  — не мог Джордж врубиться и понять, отчего некоторые его коллеги –журналисты – очеркологи- интервьюеры и статьепроизводители ставят после буквы Б точку. Джорджа это всегда дико и чудовищно, и страшно, и беспредельно бесило.

Ну, хорошо, черт  с вами, пусть БГ . Ладно. Жрите. Хавайте. Лопайте.

                                                 ДОРОГА НА ОСТРОВ

 

Подавитесь. Но почему же сначала  Б, потом точка, и потом Г.? Почему Б.Г.? Почему?

Так до сих пор никто и не ответил Джорджу на этот вопрос.

 

Боб летнее время прежде обычно проводил в Сестрорецке. Однажды, осенью,  вернувшись из Сестрорецка в Ленинград, он долго и упорно, и страстно, и много рассказывал Джорджу про пионерлагерь ВТО в Сестрорецке.  Загадочно и заманчиво звучали незнакомые, неведомые еще Джорджу имена и фамилии – Андрей Ургант, Ольга Казико, Елена Попова, Балашова, Агранова, Менакер, Клыков. Джордж еще не знал этих людей и никогда их не видел, но, по рассказам Боба, именно они и составляли едва ли не самую сердцевину Бытия. Позже Джордж узнал их и убедился, что Боб прав. И еще был Лолик Ромалио, который жил неподалеку от метро «Фрунзенская». Бывал ли когда-нибудь Джордж у Ромалио?  Если и бывал, то один раз, вместе с Бобом. Ромалио был мулатом и играл на гитаре, и они с Бобом пели в Сестрорецке «Битлз», что-то типа «Ticket to Ride». Вроде бы как раз Ромалио и научил Боба играть на гитаре эту песню... .

 

Однажды летом Джордж поехал к Бобу в Сестрорецк, поехал он туда из Ушково. Где сам отдыхал много лет подряд. Сестрорецк в ту пору был тихим, сонным, пыльным, но большим дачно-деревенским поселком с длинными уютными улочками и деревянным вокзальчиком бледно-синего цвета.

Давно все это было, очень давно. Ежели еще учесть, что мобильных телефонов тогда, на изломе шестидесятых годов, не было даже ни в сытой Европе, ни в отвязной Америке, ни в социалистически-патриархальной, бодрствующей и вместе с тем злобно-дремлющей и постоянно что-то отрыгивающей России, то остается неясным и непонятным, каким же образом Боб и Джордж (то бишь, тогда еще Боря и Толя), смогли договориться о дне прибытия Джорджа в Сестрорецк. Да, совершенно непонятно. Может быть, они каким-то образом списывались? Но не с помощью же электронной почты, про которую тогда вообще никто не имел ни малейшего представления. Потому что ее и де факто,  и де юре еще не существовало. Теоретически они могли списываться посредством традиционной почты. Конвертной и марочной. Почтальонной. Бандерольной.Что ж, это не исключено. Хотя нет никаких  реальных доказательств того, что Боб и Джордж когда-нибудь писали другу другу письма. Или посылали бандероли.

 

Однако как бы там ни было, Джордж к Бобу в Сестрорецк в самом деле приезжал. Правда, дорога занимала гораздо больше времени, чем пребывание на сестрорецкой территории. Да, недолго он там был, однако успел заметить: Бобу там было очень даже нескучно.У него горели, сияли глаза! А такое с Бобом приключалось, ну и теперь, конечно, бывает тогда, когда Боб занимается каким-то очень важным для него делом. АКВАРИУМОМ, например. Само собой, во времена пребывания Боба в Сестрорецке, никакого АКВАРИУМА еще не было.

 

Ехал Джордж туда, в Сестрорецк,   следующим образом: из Ушково на автобусе до Зеленогорска, потом на электричке до Белоострова, а от Белоострова до Сестрорецка. Этот фрагмент (кусок)дороги ему страшно нравился. Особенно  на перегоне от Белоострова  до станции Курорт. И от станции Курорт  до Сестрорецка – тоже. Но от Белоострова до Курорта –больше. Так сложились жизнь и история, что возле Курорта, и в самом Курорте Джордж всегда ощущал себя особенно уютно и комфортно. Как – то на своем законном месте. Кстати, отметить, что в былые времена у Джорджа был большой и кайфовый значок с надписью «Ceorgia For A Good Time Or A Life Time». Он его часто носил.  Этот значок и теперь живет, только тихо – бесшумно – незаметно – скрытно — таинственно -  дремлет – отдыхает в недрах джорджевского жилища.

 

Боб тоже никогда не имел ничего против Курорта. Однажды, в самом начале семидесятых или даже в конце шестидесятых, мама Бориса, Людмила Харитоновна, отправилась в марте в Курорт.  И взяла с собою Боба и Джорджа. То есть Борю и Толю. Было уже не холодно, снег подтаивал, солнышко посвечивало, они пошли вверх по берегу Сестры,  неподалеку от того магического места, где она раздваивается и образует Остров. Еще и столовая тогда там, в Курорте была – такая  обычная, стандартная, никакая, типа советского traditional кафе, неподалеку от железнодорожной станции. Работала она. Но вот только тогда, в самом начале семидесятых или в конце шестидесятых, они – то есть ни Боря, ни Толя, и вообще еще никто — толком ничего и не знали про Остров. В духовном смысле Острова еще не было. Знание про Остров пришло несколько позже, а именно — летом 1974 года. После того как Джордж, который в то время сольно отдыхал в Курорте на даче вместе со своей бабушкой, отправился странствовать по уютным холмам, тропинкам, перелескам и кустам. Сначала он забрел на шоссе. Пошел  вперед, в сторону Дюн. Машин и автобусов проезжало не очень много.  Потом идти по шоссейной дороге  надоело — осточертело — скучно стало, захотелось забрести в какие-нибудь более уютные и камерные места. Джордж в целом представлял себе где находится, однако без полутонов и нюансов.

Пошел вниз, в сторону воды.

Вот и дорога, явно ведущая к заливу.

Не широкая дорога, не шоссейная, а скорее проселочная.

Или похожая на проселочную.

Вот и пансионат «Дюны»...

Вот и сам залив.

 

Джордж пошел вдоль берега залива, вдоль берега мелкого и такого Финского залива. Вокруг купались, загорали, по-летнему резвились совершенно разной масти люди. И такие, и сякие. Джордж никого из них не знал. Никто из них тоже не знал Джорджа, но ни для кого– ни для Джорджа, ни для купающихся, загорающих, резвящихся  и разномастных людей это не стало проблемой.  Было, кстати, тепло, не очень жарко, не дико и страшно жарко, не охуительно жарко, но тепло, в самом деле тепло, эдак вот ласково и по-летнему тепло. Это было лето, именно лето, о котором Майк Науменко в свое время пел, что оно сведет его со света...

Джордж продолжал идти вдоль берега.

Все было как-то естественно.

Как нередко бывает в молодости.

Наверное, так бывает только в молодости.

 

Некоторые нюансы и детали окружающего воспринимались Джорджем просто и естественно. Сами собой. Поэтому он в эти нюансы, и уж тем более, и в детали, не пытался вдумываться. Что-то, впрочем, запомнилось само собой. Что-то совсем не запомнилось... Например, много лет спустя, Джордж честно пытался понять, видел ли он в то время, когда шел вдоль берега Финского залива, дальние полоски фортов и блестящую точечку Кронштатдского храма... Нет, вроде бы нет. Не запомнились ему и люди, находившиеся неподалеку. Правда, они ему совершенно были незнакомы, поэтому  – отчего бы – зачем – почему -  чего ради,  — спрашивается, он должен был их запоминать?

Они разве родственники ему ?

Друзья?

Коллеги по какой-нибудь работе?

Собутыльники из рок-клуба?

Тусовщики из Сайгона?

Он разве учился вместе с ними?

Лежал в больнице в одной палате?

Стоял в очереди в продуктовый магазин в начале девяностых?

Ехал с ними в поезде из Питера в Хельсинки или из Хельсинки в Питер? (Джордж нечасто уезжал за границу, но в Финляндии почему-то был три раза)

Летел вместе с ними на самолете в Варшаву ?

 

Нет, разумееется, нет. Но следует признать  -  для более точного и емкого понимания того, о чем рассказывал Джордж,  — что по берегу Финского залива он шел примерно в 1974 году, тогда как и рок-клуб, и поездки в страну Суоми, и в Варшаву, и обратно, и отстаивание в разных очередях, и преотвратное вылеживание в больницах, и тусовка в Сайгоне – все эти восхитительные, чудесные, загадочные, не очень понятные, а иногда и не очень желательные, но такие разные жизненные вибрации начались гораздо позже. Потому –то Джордж и не запомнил детишек, купающихся в заливе Финском в тот сюрреально-далекий день вместе со своими бабушками. Бабушек он также не запомнил. Только одну их них, высокую и стройную, с ласковым, но металлическим лицом,  в кривых солнцезащитных очках,  в темно-желтой футболке с надписью «The Cristie N», которая с элегантно-назависимым  видом курила неподалеку – а может, она и не была бабушкой? -от  дремлющей и темной воды залива  гадкие болгарские сигареты «Оpal».

Все же остальное….

Да и нечего больше было тогда запоминать. Зато он никогда не забудет, и рассказывал об этом уже неоднократно, раз триста сорок, что после того, как он перешел через русло одного из рукавов Сестры на другой берег, то почти сразу же увидел пару иностранцев-немцев ( он слышал, как они смеялись и разговаривали именно по-немецки!),  которые обнявшись, пошли в сторону ближайших кустов.

Дальше, дальше, вперед. Потом немного свернул в сторону. Вновь увидел метрах в пятнадцати перед собой немецкую пару. Они целовались. Медленно, жадно. О, чмок me baby. Джордж снова развернулся. Вперед, вперед. Вбок, наверх. …

 

ВОКРУГ ПОМОЙИ

 

В сторону.

 

Что ж, всем нам и каждому из нас приходится иногда немного сворачивать в сторону. Даже если нам и не хочется. Но зато потом мы обретаем возможность получить шанс заглянуть в глаза ветру вчерашнего дня.

 

Еше Джордж рассказывал мне, что они с Борисом однажды катались на катке во дворе их дома на Алтайской улице. Или, вернее, пытались кататься. Но быть может, Джордж в тот день один пытался научиться кататься на коньках, а  Бориса тогда там и не было?.Тоже возможный вариант. Надобно заметить, что Бориса до определенного времени одного гулять не пускали, с ним всегда на улице была бабушка, Екатерина Васильевна. Чудесный, светлый человек. Веселая. Необычайно теплая, душевная.  Битловские песни  любила слушать. Боб всегда был далек от какого бы то ни было спорта. Джордж, например, (вернее еще не Джордж, а Толя) неплохо бегал спринтерские дистанции вроде стометровки, любил играть в футбол, и во время футбольных баталий  был обычно зашитником. Или полузащитником атакующего плана. Борис же на футбольной площадке никогда  замечен не был. Да и вблизи нее тоже. Нельзя сказать, что он когда-нибудь от этого сильно страдал.

Когда Джордж ехал на электричке из Ушково в Сестрорецк, в гости к Бобу, то чтобы не скучать в электричке, он читал Джозефа Конрада. Когда едешь между Белоостровом и Курортом, обращаешь внимание на огромные пустынные просторы, в голову поневоле – так прежде считал Джордж, да и теперь он думает точно также – приходят нездешние мысли о каких-то там прериях. А ведь на самом –то деле Джордж никогда никаких прерий не видел. Едва он увидит их  когда-нибудь. На дальних окраинах белоостровских прерий иногда видны высокие кирпичные дома. Сестрорецкие. Джордж все время отвлекался от книги Джозефа Конрада и посматривал в окно. На пустыри – на поля -  на прерии — на лже-прерии, на окраинах которых стояли сестрорецкие дома.

 

Екатерина Васильевна не мешала Боре и Толе гулять и играть в разные игры. Иногда достаточно странные для внешнего мира. В среднем школьном возрасте они — Борис энд Джордж — очень любили играть в «помойю». Объяснить эту игру,  рассказать про нее что-нибудь  внятное — . практически нереально. Да, невозможно. Никак.

Боря называл свою бабушку Бакатя. Джордж говорил потом – когда-то — позже – дни и годы, десятилетия спустя — что «когда мы с Бобом гуляли и играли, то Бакатя поглядывала за ним издалека, общалась с другими старушками и нам не капельки не мешала». Да, им – Бобу и Джорджу — уже тогда сложно было помешать что-нибудь сделать.

Игра в «помойю» во многом определялась архитектурными особенностями самой помойки. Помойка – во всяком случае в том дворе, где жили Борис и George,  — представляла собой просторное деревянное сооружение с высокими деревянными стенками и с крышей. Такой хороший, добротный помойный мини-замок. Внутри стояли здоровенные металлические бачки. Трудно сейчас сказать, в чем же именно заключалась специфика игры в «помойю», но тем не менее, она некоторое время реально занимала Бориса и Джорджа. George говорит, что иногда в игре в «помойю» происходило вот что : кто-то из играющих бегал вокруг всего мини-замка и вполне вероятно, что бегал он не один, а еще в компании с кем-то.

Только вот с кем?

Кто еще там тогда находился?

Кто мог там еще находиться?

Скорее всего, никого или почти никого там больше и не было.

Во время игры один игрок оставался внутри «помойи».

И  как бы следил  за тем (или за теми), кто перемещался вокруг помойи по внешнему кругу.

 

Иногда перемещавшихся вокруг помойи не было видно, то есть, их и не должно было быть видно, так как они бегали вокруг помойи, пригнувшись. Но тот, который «дежурный», был начеку, он мог в нужный момент подскочить к стене помойи и хлопнуть бегущего по голове.

Чем-то вроде веника.

Или метлы.

Или легкой палки.

Или просто рукой.

Или небольшой веткой.

Или бумажным мешком.

Или хлопушкой из шелка.

Или воздушной кукурузиной.

Или пылью чертополоха.

Или следом вчерашней Луны.

Или зевком завтрашнего Солнца.

Костью дождя.

Чашкой ветра.

Лампой ресниц.

Ветром взгляда

Бархатом щек

Тенью губ.

Плащом воздуха.

Нирваной воды.

Или не по голове, а по плечу.

 

Нет, Джордж совершенно не помнит, кто же еще мог играть вместе с ними в эту чудесную игру. Кто-то еще был однако, но кто?  Вспоминается Марина Эскина, которая жила в той же парадной, что и Боря, и даже на том же пятом этаже, только в квартире напротив. Но черт возьми, едва ли, да и с какой такой стати, милая, интеллигентная, изящная еврейская девочка одиннадцати-триннадцати лет стала бы играть в дебильную игру помойю?

Тем не менее, Джордж вспоминает, что они с Бобом  за глаза иногда почему-то называли Марину коровой, а ведь она абсолютно никак не была похожа на это священное для индусов животное. И более того, даже пели на мотив битловской « I Want to Hold Your Hand» следующие слова: «Корова, будь здорова…».

Да, что ни говори, но юношеские эротические фантазии на редкость своеобразны.

Однажды в той парадной, в которой жил Боб кого-то убили. Некоего Юру. Или он умер сам? Нет, Джордж запомнил, что его убили, хотя и самого Юру, и его младшего брата (которого не убили), ни фамилии убитого Юры и его неубитого брата он совершенно не помнит. Не помнит Джордж и обстоятельств убийства Юры. Боб, видимо, тоже. И не уверен Джордж, что Юру убили непосредственно в парадной. Фамилия убитого Юры? Нет, Джордж и не знал никогда. Может  быть, его фамилия была Мокшеев, может быть, Хомов. Или Нелидин.Или Криворучко.Или Гаусов. Поди теперь разбери. Собственно, Джордж и раньше не представлял себе, ну и теперь, естественно,  не знает, кто и за что, и зачем Юру убил. Но однажды, вскоре после того как Юру убили, Джордж и Боб пошли к нему домой. К Бобу, разумется, а не к убитому Юре. С какой бы это такой стати стали бы Боб энд Джордж идти в гости к кем-то и за что-то убитому Юре? Который жил то ли на третьем, то ли на четвертом этаже.

 

При входе в подъезд стояли сумрачные женщины, они тоже жили в  этой парадной. Когда Боб и Джордж входили, у них  спросили : «Вы Юру хоронить идете?» — «Мы жить идем!» — со значением,  нелепо, весело, бесмысленно, но гордо сказал Боб. Растерянные и печальные женшины в одеждах темных тонов ничего ему не ответили.

 

АКВАРИУМА тогда не было даже еще и в зародыше.

 

С отцом Боба Джордж общался мало и редко. Конечно, он не однажды видел его, но никогда и ни о чем с ним не разговаривал. Как-то не сложилось, к сожалению. Только здоровался и прощался. Вот и все.

Зато с Бакатей и Бориной матушкой Людмилой Харитоновной Джордж  и виделся, и общался не так уж редко.Людмила Харитоновна занималась социологией, она работала в организации с пугающим названием НИИКСИ, однако это ничуть не мешало ей быть жещиной изящной, остроумной, эффектной, очаровательной и обворожительной, как десяток голливудских кинозвезд вместе взятых. И разговаривать с ней можно было не только о разных мелких школьно-институтских заморочках, но и о более интересных вещах. Гребенщиковы выписывали журнал «Иностранная литература», и Джордж иногда брал почитать то, что ему хотелось. Например, журналы с «В ожидании Годо» Беккета или с «Носорогами»Ионеско.

Когда берешь чужие книги и журналы, то следует их возвращать. Джордж всегда возвращал. Но вот однажды так расположились звезды, что Джордж пошел отдавать сразу несколько журналов. К тому времени школу Джордж уже успел закончить. Быть может, он учился в медицинском, причем даже не на первом курсе, а также не исключено, что и с медвузом он тогда успел завязать. Однако в момент похода в соседнюю парадную, в хорошо ему знакомую квартиру 44, Джордж пребывал в расстроенных чувствах. Потому что какая-то из его любовных лодок как бы села на гнилую мель. Поэтому  Джордж злобно удолбался  колесами типа циклодола. Следует заметить, что таким способом он редко выходил за грани обыденного. Ну, пятновыводитель «Сопалз», ну, трава – это еще куда ни шло. А с колесами вообще-то шутки были плохи…

 

Однако надо было идти к Людмиле Харитоновне.

Боба дома не было. Джордж отдал журналы, Людмила Харитоновна угостила его чаем. О чем-то стала спрашивать. Джорджа уже крутило от этих чертовых колес со страшной силой, чуть ли не двоилось у него в глазах, но самым ужасным было то, что начиная какую-то фразу, он тут же забывал, о чем же только что говорил. Вроде бы Людмила Харитоновна ничего тогда не заметила, но… это чаепитие далось Джорджу большой кровью.

 

Теперь, миллион миллиардов лет спустя, Джорджу все чаще кажется, что с годами Боб становится все больше  похож на своего папу. Наверное, это в самом деле так.

Джордж говорит, что благодаря отцу Боба им удалось летом 1973 года очень качественно отдохнуть в Репино. Жили они в самой обычной палатке. Только все равно, прежде никогда у них не получалось так круто выйти за пределы изжеванного и скучного общечеловеческого быта. Нет, не следует думать, что Борис энд Джордж предавались  бурным –чудовищным – беспредельным — оргиастическим  излишествам. Ну а ежели даже какие-то мелкие излишества и имели порой место, то смело можно сказать, что это был всего лишь самый обычный, простецкий, бесхитростный полусельский бабл-гам.

 

Отец Боба в то время был директором небольшого завода. Этот завод имел дом отдыха.в Репино. Режим Боб и Джордж мало соблюдали и нечасто вставали утром к завтраку. Начальник палаточного лагеря Гена не очень врубался в образ жизни, мысли и быта двух  странных палаточников, которые никому и ничему не мешали, не хулиганили, не буянили.

— Все нормально? –иногда спрашивал начальник Гена у Боба и Джорджа.

– Все нормально, – отвечали они.

И ведь в самом деле, все было в наивысшей степени нормально.

 

Одновременно с жизнью в палатке Джордж, еще учившийся в мединституте, проходил раз в трое суток практику в больнице имени Чудновского и иногда делал во время этой практики  – не слишком умело — утренние уколы больным. Бог весть, чем эти больные болели, Джордж не слишком был в курсе.Однако они(больные) явно не косили и лежали в больничке по-настоящему. Становилось ли им легче после джорджевских уколов? Едва ли. К тому же Джордж не очень хорошо умел делать внутримышечные уколы. А внутривенные иньекции он — к счастью для больных, и для себя – вообще не пытался  делать.

У Боба же в то восхитительное палаточное лето тоже, видимо, была какая-то практика. Ведь он тогда учился на примате. Из-за коротких поездок в город  Джордж и Боб ненадолго разлучались. Но потом они…

 

                                           БЫТЬ МОЖЕТ В РЕПИНО, НА ПЛЯЖЕ

 

Снова встречались в Репино.

 

К ним  в гости приезжало немало разного своего народа

АКВАРИУМ тогда был в самом-самом начале. Медленно разгонялся. Постепенно набирал свои обороты

Однажды Джордж ждал знакомых из Первого медицинского. Уйдя из палатки на пляж, он оставил такую записку: «Быть может в Репино, на пляже, найдешь ты труп остывший мой, спеши к нему, играй и пой, для мира это не пропажа». Вскоре к Джорджу приехали Вадик Васильев, первый клавишник АКВАРИУМА,  вместе со своей симпатичной подругой Олей. Они прочитали оставленное для них послание, отправились на пляж, где и обнаружили «труп остывший».

Вадим жил на улице Желябова. В доме номер пять, вход во двор. Или в доме три. Или в доме семь. В АКВАРИУМЕ пробыл не слишком долго. Несмотря на фамилию Васильев, он был евреем с фамилией Аронов, скрытой от глаз и ушей общественности. Потом – попозже – вскоре – в тоже время — появился  в АКВАРИУМЕ другой Васильев –то есть Файнштейн. Который тоже — как и положено, похоже, некоторым Васильевым — не был чистокровным русским. Фан играл на чешском басу.

 

Когда на примате, где базировался ранний АКВАРИУМ, однажды случилась в мае 1974 года совместная запись с группой ZA, то Леонид Тихомиров(лидер ZA) беззлобно назвал в кулуарах Вадима «сукой». За не слишком совершенную игру на пианино в эпохальной джемовой композиции «Electric Птица». К счастью, Вадим об этом  не узнал,  да и по жизни он «сукой» вовсе не был. Даже совсем наооборот. Во время обучения в медицинском институте, в перерывах между лекциями, он садился к пианино – ежели оно было где-то поблизости – и играл «Битлз». Вся прогрессивная часть лечебного курса собиралась в это время где-нибудь поблизости. Слушали, мечтали, шутили, смеялись. Но Джордж помнит, что Вадим, в джем-сессии на примате, и в самом деле сыграл хило, не очень ритмично и вообще «не туда». Он все-таки не был профессионалом. Как, кстати, и все остальные музыканты из тогдашнего АКВАРИУМА  Который только-только начинался

 

В то время в Первом меде учился Александр  Розенбаум. Популярность в студенческом кругу у него была немалая. Джорджу нравились песни Баума, однако многие другие песни были интересны гораздо больше. В конце семидесятых. Джордж пересекся с Баумом в ДК «Невский», где несколько лет работал админстратором. Работа у Джорджа была не очень сложная. Платили мало. Но кому, где и за что тогда платили много?

Джордж учился на театроведческом факультете, на заочном отделении. В «Невском» часто показывали свои спектакли различные ленинградские театры – Малый драматический, Ленсовета, БДТ., ТЮЗ,  Джордж перезнакомился с театральными администраторами и имел возможность посмотреть многие спектакли не только на выезде. Для студента-театроведа это было существенно и особенно пригодилось во время написания диплома, посвященного театральным работам Олега Басилашвили. Некоторые постановки  - «История Лошади», «Пикквикский клуб», «Дядя Ваня» и другие — Джордж запросто смотрел по три-четыре раза, тогда, в годы расцвета БДТ, это не каждый театрал мог себе позволить.

С Бобом Джордж общался мало и редко. Иногда встречались и пересекались спонтанно и бессистемно. Контакты с остальными «аквариумистами» — с Дюшей, с Фаном, с Севой, также стали случайными. АКВАРИУМ тогда выступал не очень часто.Преобладали квартирники. Во время квартирников возникала совершенно особенная атмосфера, уникальная и неповторимая, напоминающая о словах из стихотворения Пола Оуэна :«Счастлив тот, кто в царство сна принесет восход»

 

В те безвременные времена в ДК «Невский» репетировали АРГОНАВТЫ. Джордж заходил на их репетиции, хотя золотые годы, бурная эпоха Военмеха и прочие веселые сейшена прошлых лет были у группы позади. На репетиции нередко приезжал Розенбаум, на «Скорой», .в белом халате.  Но сотрудничество Розенбаума с АРГОНАВТАМИ не дало особенно качественных  результатов. Вскоре он ушел на профессиональную сцену. Правда, когда в 1981 открылся рок-клуб, то АРГОНАВТЫ в него вступили и дали несколько концертов. Только они уже доживали свой век.

 

Боб рано стал ходить на рок-концерты. Немного раньше, чем Джордж. Самые значительные рок- н- ролльные сессии проходили в Военмехе, в Тряпке (текстильный институт), в «Молотке», в «Серой Лошади» и в Университете. Джордж первый раз попал на живой настоящий концерт вместе с Бобом, на университетском химфаке, где тогда выступал САНКТ-ПЕТЕРБУРГ.

 

Этот концерт запомнился Джорджу навсегда.

 

Реальный выход в другое измерение! В другую жизнь! свободную от всей этой каждодневной безликости, весь прожорливый масштаб которой  еще не был понятен в полной мере. Очень значимым элементом любого порядочного рок-концерта являлась проходка. Тогда, на химфаке, Джордж и Боб сначала некоторое время растерянно торчали во дворе и не знали, как же попасть внутрь. К счастью,  вскоре появлись ушлые, все знающие знакомые, они повели Боба и Джорджа куда-то вглубь, в темные закоулки питерских дворов. Потом подошли к большой двери, к черному входу, навалились – и треснула дверь, не выдержала. Ворвались внутрь... Коридоры, переходы, лестницы, — музыка звучала все ближе, ближе, а они -  пробивались, приближались, втягивались в новое, в незнакомое, в удивительное! На небольшой сцене  заканчивала саундчек группа САНКТ-ПЕТЕРБУРГ  — Рекшан, Корзинин, Лызлов,  Ковалев и Зайцев. Золотой состав!

 

Джордж работал в ДК, выдавал контрамарки на спектакли и на концерты. Учился в театральном. Не очень много тогда всего вокруг происходило – вялый, тусклый  расцвет эпохи стабильного, тупого брежневского застоя. В Ленконцерте появилась рок-группа «Форвард» и стала репетировать  в ДК «Невский». «Форвард» готовил к сдаче худсовету первую программу и подбирал репертуар. Джордж иногда заходил в большой зал ДК, где репетировал «Форвард». Лидер группы Алексей Фадеев искал новых авторов и новые песни. Джордж рассказал ему про Боба. Боб приехал,  спел несколько  песен, некоторые из них в дальнейшем стали очень известными.  Фадеева они не заинтерсовали,  все остались при своих: Боб с песнями и с «Аквариумом» и «Форвард» с отшлифованным и добротным репертуаром. Вскоре «Форвард» стал гастролировать по стране. Ничего особенно выдающегося, хотя для тех лет это было уже что-то, к тому же группа Фадеева оказалась одним из первых составов в СССР, который стал профессионально исполнять рок-музыку. Рок-н-рольная жизнь в стране только начинала сдвигаться с мертвой точки.

 

АКВАРИУМ около десяти лет находился между небом и землей...

 

Мне говорил Джордж, что когда он немного поднялся вверх по пескам, то снова оглянулся... Немецкая пара оставалась на прежнем месте. Из-за ветвей и деревьев немцев было не очень отчетливо видно, однако Джордж успел  заметить, что они глубже зашли в кусты, и повернулись, и нагнулись, и потом упали, и…

Да и Бог с ними! Быть может, если бы Джордж не стал подниматься по пескам и оказался неподалеку от этой немецкой пары, то услышал какое-нибудь «warum» или «was», или что-то еще на немецком языке. Но.нет, ему было сейчас уже совсем не до немцев с их песчаным  и «кустарным» сексом. Еще, еще наверх!

Тропинок и дорожек уже не было, он шел по песку, стараясь ступать так, чтобы не провалиться. Джордж обходил сосны, поднимался все выше и выше. Поднялся. Снова оглянулся. Вдруг из-за плотной череды cосен прорезалась, блеснула вода. Он посмотрел вокруг. Потом назад, потом вниз.  Сосны медленно уходили вниз, они оставались на месте, а Джордж поднимался,. с каждым новым шагом пространство вокруг него расширялось -  раздвигалось – распахивалось – раскрывалось.

 

Когда Джордж  вышел из мелких лабиринтов кустов и обнимающих друг друга деревьев, то увидел  вершину большого песочного холма. .

 

НОЧНОЙ ПОРТВЕЙН

 

Так был открыт Остров.

 

Джордж рассказал про еще одну милейшую игру, в которую они в отрочестве любили играть с Бобом...

Само собой, АКВАРИУМ тогда даже не начинался.

Им – Боре и Толе -  было лет примерно по триннадцать, они уже прочитали романы Ильфа и Петрова.

А происходило вот что: двор дома на Алтайской, 22. Во дворе гуляют два приличных, интеллигентных мальчика. – Боря и Толя. Бакатя неподалеку общается с соседками-пенсионерками. Все тихо, мирно, спокойно и невинно. Боря и Толя  -  около дома. Навстречу им идет незнакомая, пожилая женщина. Они проходят мимо нее и, поровнявшись, вежливо, любезно, совершенно невинными голосами говорят : «А мы – параноики ».

Или: «А у нас шизофреннический бред, осложненный маниакально-депрессивным психозом».

Или :«А у нас сумеречное состояние души».

Или что-нибудь еще в эдаком роде.

 

Реакция дам, которым самым доверительным образом  это сообщалось, сначала была растерянной и неожиданной, а затем наступало нечто вроде легкого шока. После чего некоторые  даже шли жаловаться  Бакате. Скверно, ох как скверно, когда люди не знают классику. Однако кроме мелких разборок,  ничего не случалось.

 

Однажды Джордж видел, как Боб шел босиком по шоссе. Май месяц, тепло. На школьном автобусе Джорджа и его класс зачем-то повезли куда-то в район Пулковских высот. Скорее всего, Боб уже учился в 239-ой, в физико-математической.С другой стороны, с таким же успехом это могло произойти  в те патриархально-кремовые времена, когда Борис еще учился в 429-ой школе. Джордж говорит, что когда автобус с ним и с его однокласниками ехал по шоссе, то он вдруг увидел в меру длинноволосого парня, который шел босиком по шоссе. Это было дико круто. Джордж даже что-то крикнул! Его за это осудила учительница. Автобус проехал дальше, тогда Джордж увидел, что этот длинноволосый, босиком идущий по шоссе парень – так похожий на хиппи, про которых в те годы говорили много и часто – это Боб! Джордж, наверное, крикнул снова, и опять был осужден учительницей. Непонятно только следующее: если Джордж тогда учился в школе, то и Боб, стало быть, тоже. Причем Боб ведь учился на класс ниже, чем Джордж. Каким же тогда образом Боб умудрился идти босиком по шоссе в районе Пулковских высот? Тем более, что шел он не ночью, не поздним вечером, а либо в праздничный, либо в выходной день, когда вокруг было много автобусов. И машин. И даже людей.

 

Нет, не всех своих школьных учителей забыл Джордж. Кого-то и запомнил. Само собой, Асю Львовну, и других учителей. Например, был такой пожилой учитель рисования, самым главным занятием которого было требовать от учеников, чтобы они рисовали газеты. И вот, на каждом рисовальном уроке, всем ученикам приходилось в своих альбомах изображать макет титульного листа какой — нибудь газеты. Раскрашивать его.Придумывать заголовки. Это продолжалось несколько лет подряд. Бесконечная газета. Вечная газета. Охренеть можно было от уроков постоянного рисования газеты

Среди педагогов доминировали Ивановичи и Израилевны.Учительница пения вдруг однажды стала еще и учительницей истории Ее звали Дина Израйлевна Кицис, на ее уроках было приятно, она никого не давила и не унижала. Как это иногда делали иные учителя – например, учительница химии, рассказывавшая старинные дурацкие скороговорки про соли со щелочью, а потом впадавшая в трубно-истерическое состояние и с размаху лупившая указкой по кафедре.У Бори и у Толи был в старших классах общий учитель физкультуры, узколобый, здоровенный, высокий громогласный тип, который умел шумно и не к месту смеяться, что-то даже слышал про битлов, но его потом попросили уйти из школы за то, что он слишком активно пытался общаться с девушками — старшеклассницами, причем прямо в женской раздевалке.

 

Директора школы звали Арон Давыдович. В одной из юношеских пьес Джорджа он, наряду с Битлами, был действующим лицом. Быть может, эту пьесу Джордж написал вместе с Борисом?  Иногда происходили у них подобные литературные jam-sessions.

 

Арон Давыдович -  строгий, властный и суровый мужчина,  в голубоватом костюме. Лысый. За что преданные школьники ласково называли его Фантомасом. Галстук у Арона Давыдовича тоже, видимо, имелся, однако фактуру, цвет и прочие признаки-качества директорского голстука Джордж не запомнил... Но было, было, черт возьми, в облике Арона Давыдовича нечто неизъяснимо совдеповское, по-армейски строгое, казенное и душное.

Невозможно проигнорировать тот факт, что потом Джордж, много лет спустя, встретил Арона Давыдовича.  Это произошло осенью 1982-года. Когда он работал монтировщиком в Оперной студии Консерватории. Или зимой 1983-го. Когда уже перестал работать в оперной студии и уныло трудился художественным руководителем в кошмарном ДК «Кировец». И вот, однажды, в позднее зимнее время суток, Джордж шел по Невскому. В поисках тепла. Захотелось ему приобрести некоторую дозу в меру горячительного напитка, чтобы потом без маяты и душевного уныния провести здоровенный кусок ночи в легком алкогольном трансе. За приобретением горячительного Джордж направился в гостиницу «Балтийская», был прежде такой суперотель на Невском. Джордж открыл дверь, к нему подошел швейцар. Джордж заявил, что не прочь купить портвейна. Швейцар привычно кивнул, назвал цену, исчез,  появился, и тут же в его ловких, но совсем не в натруженных руках уже нарисовалась заветная бутылочка. Которая  вскоре, после совершения безхитростного акта купли-продажи  переместилась в руки Джорджа. Ничего удивительного в этом не было, ведь в те блаженные совдеповские времена разве что только ленивый не умел доставать — находить –приобретать — покупать спиртное поздно вечером, ночью или джае рано утром...

 

Через некоторое время – неделя, месяц, полтора — два месяца, а то и три – Джордж вновь решил ночью приобрести очередную бутылку вина  в той же «Балтийской». Решил –и приобрел. Самое удивительное, что  швейцаром в гостинице «Балтийская», у которого Джордж ночью покупал выпивку, был бывший директор 429-ой  школы Арон Давыдович. Он постарел, усох, уменьшился, и все –таки еще немного походил на себя прежнего. Нет, Арон Давыдович не узнал Джорджа.

Быть может, только сделал вид, что не узнал?

 

Джордж сказал мне, что если так, то и черт с ним. Не брат он Джорджу, не друг и даже не дальний родственник. Продал в ночное время выпивку — и спасибо, thank you, а ведь мог бы, и подешевле портвейн продать.Если бы Арон Давыдович даже и узнал Джорджа, который во времена обучительства своего в среднем учебном заведения нумер 429 был еще Толей, то и это не стало бы — для него поводом для обкрадывания самого себя на небольшое количество мятых рублей.

Джордж после приобретения у бывшего директора школы спиртного напитка, не преисполнился теплых и нежных чувств по отношению к нему. Которого ох не зря!  Совсем не зря! – называли  Фантомасом. Ведь он и был по сути своей  внутренней настоящим педагогическим  совдеповским Фантомасом.

 

Наверное, в году 1965-ом или в 1968-ом,  — подумал однажды  Джордж, -  дальнейшие жизненные перспективы представлялись Арону Давыдовичу несколько в другом свете, нежели позже, в бездонной пучине середины восьмидесятых, когда пришлось ему на пороге гостиничном, во времена закономерного распада Совдепии, не в костюме и без галстука, приторговывать  всякой бормотушной дрянью.

— Интересно бы у него вот что  спросить  — в другой раз подумал  Джордж, когда  уже в самый полный рост был Джорджем, а не Толей. Подумал он об этом,  соответственно через два с чем-то десятка лет после того, как купил у швейцара Давыдовича порцию дешевого alco. –Нравилась ли ему киноэпопея с Фантомасом?Смотрел ли он ее целиком? Какая из серий приглянулась более всего?

 

Но, увы, не спросил тогда у него Джордж, и уже едва ли удастся ему это сделать. Тем более, что потом на месте гостиницы «Балтийской», появился на Невском в меру навороченный отель «Невский Палас». А теперь – снова что-то  вместо «Паласа»  наворотили. Ничего не попишешь, Петербург строится и строит.

 

В середине восьмидесятых Джорджу с Бобом немного доводилось общаться. Боб жил-сидел тогда на крыше, на улице Софьи Перовской. И был оченно рад, и по уши погружен в создание золотой альбомной аквариумной серии — «Радио Африка», «Треугольник», «Табу» и прочие «Дети Декабря».Ну, а Джордж — тот  своими делами занимался. Постигал основы роковой журналистики, резвился в ленинградском  рок-клубе, ездил по бездонным просторам российским с мелкопрагматической целью рассказов о ленрок-музыке и показов в меру паршивых видеоматериалов жителям провинциальных советских полу и четвертьмегаполисов типа Перми, Тулы, Братска, Хабаровска, Ангарска или Жданова. Страстно жаждущим как можно больше и как можно глубже пропитаться вибрациями столь сладостного для них  питерского рока. Иногда Боб и Джордж встречались на рок-фестах в других городах; правда, не слишком  часто: в Вильнюсе в одна тысяча девяносто шестом, во время самой первой «Литуаники»; в Москве, когда Сантана и DOOBIE BROTHERS приезжали — правда, это был не фестиваль, а большой, длинный,  здоровенный  концерт. Еще они виделись в Северодвинске и на Соловках – впрочем, и это был не фестиваль, а «аквариумно-трилистниковский» малый северный тур.

 

Раз нечасто общались Боб с Джорджем и в восьмидесятые, и в девяностые, да и в двухтысячные также, то и выпивали вместе крайне редко.Никто, наверное, не поверит, что в древние юные годы АКВАРИУМ мало интересовался винно- водочными изделиями, если уж и  доводилось воздать дань Бахусу, то она воздавалась в крайне мелких и убогих размерах, типа одна бутылка сухого вина на пять — шесть- семь человек. В крайнем случае, брались две бутылки. Как ни странно, но в старых  аквариумном и околоаквариумном кругах тех лет это считалось вполне достаточным. Само собой, потом, в эпоху пьяных углов и распада страны под лейблом СССР, про такие дозы в порядочной музыкально- околорокерской- художественной- поэтической – актерской; в общем, в приличной богемной компании, никто бы всерьез не стал ни думать, ни говорить.

 

Джордж нередко посещал прежде пьяные углы. Боб, наверно, тоже был не чужд таким развлечениям. Только конкретно Джордж про это ничего не знает, вдвоем они, пожалуй, почти никогда и не выпивали, ну разве что по мелочи вроде чьих-то дней рожденья. Только это и не в счет. А ежели забежать далеко-далеко вперед,  в те времена, когда АКВАРИУМ отмечал летом 2002 года свое тридцатилетие концертом  в ДК Ленсовета, то после концерта, в большой и специальной гримерке за ложей «А»(про нее немногие знают), то есть даже и не в гримерке, а в специальном банкетном кабинете, куда пускают только избранных типа ДДТ и АКВАРИУМА; так вот, именно там, после концерта, Боб и Джордж немножко вместе выпили.

 

Что же они пили? Коньяк? Виски?

Джордж не помнит. Зато запомнилось ему, как Боб сказал : «Выпьем, что ли, в первый раз за тридцать лет…».

Преувеличения в его словах не было ни малейшего.

 

Джордж говорил, что во время обучения в 429-ой, в классе примерно в восьмом, он и Валера Обогрелов (да-да,тот самый, который не стал аппаратчиком АКВАРИУМА ) стали издавать стенную газету под оптимистическим названием «Вечерний Бедлам». Боб, в свою очередь,тоже затеял стенгазету и назвал ее «Тупые Известия».

Он учился тогда в седьмом классе. Однажды, на очередной линейке в школьном коридоре, завуч, преподаватель математики Петр Иванович, во время своего бог знает к чему приуроченного выступлени, сообщил, что «в седьмом «б» классе издается остроумная стенная газета, правда, под оскорбительным для ее редакции названием». Про «Вечерний Бедлам» ничего не сказал,. Видимо, не довелось ему его прочитать. Петр Иванович курил «Беломор», причем делал это прямо во время уроков, возле приоткрытой форточки.  Однажды у него кончились папиросы…

 

ДРУГАЯ ВСЕЛЕННАЯ

 

…и он стрельнул у одного из одноклассников Джорджа ( в то время еще, естественно, Толи) болгарскую сигаретку.

 

Стрельнул. Выкурил. Потом развел руками и с улыбкой сказал: «Вкусно. Да не сытно». Этот одноклассник достаточно рано спился. Фамилия его была Васильев.

 

Боб, Джордж и Валера  любили ездить в аэропорт. Жили не очень от него далеко. Никуда еще не летали. Незачем, не нужно было им куда-нибудь летать.

 

Прежде аэропорт не разделялся на «Пулково-1» и «Пулково-2», и был только там,  где теперь находятся международные авиалинии. Ходили, бродили, смотрели на расписание рейсов. Потом, когда  Джордж, Боб и Валера пошли назад пешком вдоль шоссе, они стали поджигать траву.

Хорошо загорелось. Классно. Душевно. По-настоящему.

Корпус аэропорта находился метрах в трехстах. Трава, кусты вовсю пылали. Начинался настоящий  пожар! И аэропорт рядом!

К счастью, все обошлось. Смеясь, дошли до автобусной остановки, и страшно довольные поехали домой.

 

Джордж говорил, что Боб почти постоянно что-то пел – песни Битлз, Кэта Стивенса, Саймона, Дона Маклина. Шел и пел, порой даже довольно громко. Иногда, когда летними вечерами Боб возращался домой, то Джордж, услышав его голос, выходил на балкон. В этом была настоящая, цельная, вполне законченная гармония. Золотое сечение жизни в середине семидесятых. Иначе и не скажешь. В те годы ни Боб, ни Джордж такими категориями еще не мыслили, но уже не очень далеко от них находились.

Людмила Харитоновна побывала в Италии и привезла Бобу настоящие джинсы. А Джорджу вскоре родители дали тридцать пять рублей для покупки в соседнем доме у некоего Рудика Брауде темносиних вельветовых джинсов. Тоже фирменных. Боб потом с особенным значением говорил, что это «настоящий джаггеровский вельвет».

 

Когда Джордж забрался на песчаную гору, то увидел, что окружающий его мир исполнен высшей целесообразности. Прежде он этого столь отчетливо не замечал.

Впереди, дальше, за песчаными лабиринтами, за непостижимым и своевольным переплетением яркой и ласковой зелени, спокойно дышал залив.

 

Боб и Джордж жили на Алтайской улице, школа была рядом, тоже на Алтайской, а  Валерий Обогрелов жил на улице Типанова. Это был один микрорайон. Отец Валеры работал где-то в пригороде, там он проводил большую часть времени . Во время его отсутствия в Ленинграде, Валера with a little help from my friends потихоньку уничтожал семейные запасы коньяка.  Однажды, когда отец приехал и спросил,  куда же подевалась бутылка с коньяком, Валера развел руками и лаконично ответил: «Пропало». Вообще-то с Валерой приключалось немало  специальных  историй. Джордж рассказывал, что ему удалось страшно запугать, затерроризировать и замистифицировать одного парнишку из младших классов. Который на свою беду жил в его же парадной, в соседней квартире...Валера внушил своему соседу, что сотрудничает с какой-то разведкой; Джордж вспоминает, как  его невысокий и спокойный приятель превращался в злобного монстра, орал, отдавал жуткие приказы, требовал знать назубок радиодело, посылал парнишку в аэропорт, чтобы встретить разведчика, прилетевшего из-за границы с важным заданием, а когда посланец никого не встречал, и никто нему не подходил, и никакого задания не передавал, то приходилось возвращаться домой с пустыми руками… Тогда начиналась страшная разборка!

Помимо этого несчастному юному соседу было велено выслеживать Крайха, немецкого шпиона. Крайхом стал пожилой человек, руководивший в подвале парадной, где жил Валера,  кружком технического моделирования. «Крайх» подолгу бродил по микрорайону, отыскивая на свалках и на помойках интересующие его предметы и вещи, которые потом использовал в своих опытах по моделированию. Он и понятия не имел, что за ним следили.

 

.  Когда Джордж открыл Остров, то сразу же сообщил об этом своим аквариумным друзьям. Боб  одним из первых на Остров приехал. Джордж рассказывал, что прелесть старого Острова объяснить невозможно. Как нельзя объяснить любовь, музыку, поэзию. То есть, объяснить -  рассказать — изложить – обрисовать – перетереть — пережевать  — раздробить словами  можно все, что угодно, но  представьте себе чудеса и прелести перетертой любви, раздробленной музыки, пережеванной поэзии…Вы захотите иметь с ними какое-нибудь дело? .

 

АКВАРИУМ во времена Острова уже реально был и постепенно, потихоньку разгонялся. Очень еще медленно.

Остров в честь открывшего его Джорджа был назван Бобом Островом Сент-Джорджа. Джорджу это не больно нравилось; ну да, ну, открыл он Остров. Что же из того? Было бы грехом и сущим безумием его не открыть!  Уже после того, как Джордж покинул АКВАРИУМ,  Боб сочииил песню «На Острове Сент-Джорджа». К ее буквальному воплощению в звуковую реальность Джордж не имел никакого отношения. Джордж иногда говорит, что да, конечно, он ушел из группы, его властно повлек к себе театр, только какая-то часть его души в АКВАРИУМЕ все равно осталась навсегда. И потом так было, и еще потом, и еще потом-потом, и даже уже после того, как летом 2007 года АКВАРИУМ отметил свое тридцатипятилетие.  Джордж не может объяснить, отчего так происходит.

 

Любопытную вещь рассказал Джордж вот в связи с чем: в декабре того же 2007-го, когда АКВАРИУМ проводил свои традиционные рождественские концерты в ДК Ленсовета, то он,  восседая в ложе, рядом с Митей Шагиным, слушая и наблюдая концерт, и любуясь радостными играми- колебаниями извиваниями — колыханиями аквариумных суперфанов и сверхфанок в оркестровой яме, задумался о том, сколько же раз в жизни ему приходилось бывать на аквариумных концертах?  Примерно прикинул…Получилась ужасающе солидная цифра!

Что по-своему подтвердил Шагин, который хоть и продолжал после того, как Джордж задал ему  коварный вопрос, вдумчиво-блаженно слушать АКВАРИУМ, и в тоже время глубинно озадачился. Потом стал подсчитывать — примеряться – соотносить – делать выводы. Ведь Митя посещает концерты АКВАРИУМА на протяжении  если не всех тридцати пяти лет, то не намного меньше, — тридцати трех, тридцати двух с половиной — и при этом он бывает, как правило, на большей части питерских аквариумных выступлений, а в среднем АКВАРИУМ дает в родном городе два-три сольника за сезон, и иногда участвует в сборных концертах. Что же касается Джорджа, то он даже и подсчитывать не стал, потому что при самой приблизительной прикидке получалось, что он наблюдал АКВАРИУМ на концертах  раз около ста  Ежели даже не больше.

 

Впервые Джордж слушал,  как Боб поет со сцены в школе номер 429. АКВАРИУМ   - понятно наверное? — тогда еще и не начинался.

Боб осваивал акустическую гитару и однажды выступил  – но не с Джорджем, который в силу собственной тупости так и не научился играть на гитаре более двух с половиной аккордов, а с одноклассником Сережей Ионовым, который потом стал фотографом. Акустический дуэт Боба и Сергея назывался «Капитаны»,  прозвучала  романтическая песня со словами «Ведь это мы – капитаны». Только вот никто из них – ни Ионов, ни Боб — капитаном не стал.

Не стал капитаном и Джордж

 

На острове запросто можно было ходить без одежды. Если в выходные кто-то  перебирался через тощие веточки реки Сестры, обнимающие Остров, иногда даже и с палаткой, чтобы предаться в субботу и в воскресенье несуетному пьяиству и тихому уикендному сексу, то в будни там почти никого не было видно.

Уникальная ничейная земля — песок, пляж, залив, сосны, и никого вокруг —  кроме случайных странников, рыбаков, которые там никогда ничего не могли поймать или любителей по-быстрому потрахаться. Вроде тех немцев, благодаря которым Джордж и открыл Остров. В самом деле, в  будние дни на Острове никого не было!

 

А ведь Курорт и Сестрорецк находились совсем рядом  — в пятнадцати, в двадцати пяти, в тридцати восьми минутах неспешной – вялой — флегматичной — бесцельной и неторопливой ходьбы.  С главного холма Острова открывался роскошный вид на Финский залив. Находясь там,наверху, Джордж ощущал себя абсолютно естественной частью этого пейзажа.  Все становилось реальным.

 

Много лет спустя он вновь оказался на Острове.

Остров был там же, где и прежде. Толку –то! Повсюду густо и кучно громоздились корпуса пансионатов, санаториев, домов отдыха, турбаз и прочих будто бы оздоровительных заведений.  Никакого главного холма уже не было и в помине. От прошлого ничего не осталось.

 

Однажды в 1997-ом Джордж и Боб заговорили про времена Острова и Боб сказал: «Остров в то время принадлежал другой Вселенной. Я помню, как мы переходили речку, становились на колени и землю целовали в качестве обряда допущения на Остров. Что было глубоко религиозно правильно. Поэтому Остров у меня остался  в памяти как неприкосновенная земля, явно принадлежащая отчасти другому измерению…»

— Речку и сейчас можно перейти, — заметил Джордж, — но уже…

 

В АВТОБУСЕ ПО БУДАПЕШТСКОЙ

 

— «Уже в ту землю не попадешь» — ответил  Боб.

 

Джордж вспоминает, что заниматься в Литературном кружке у Аси Львовны было необычайно и бесконечно интересно. Он говорит: «Самим Господом посланная  Ася Львовна Майзель читала нам рассказы Платонова, о котором большая часть добропорядочных российских обывателей в те времена вообще ничего не слышала, рассказывала о литературе и о настоящих писателях, и еще мы сочиняли стихи  — иногда дома, а иногда – прямо во время занятий. Нам  уже в те годы была задана планка необычайной высоты!»

 

Джордж терпеть не может, когда его называют — величают – объявляют одним из отцов — основателей АКВАРИУМА. Отец-основатель! Идиотская, клиническая, паталогическая, биохимическая, химико-фармацевтическая какая-то формулировка!

Любопытно, а бывают ли такие отцы, которые не основатели?

Или такие основатели, которые не отцы?

 

Джордж никогда никому не говорил, что название АКВАРИУМ придумал он. Или почти никому.  Он не любит про это говорить. Зачем? Для чего? Глупо кичиться этим. Во-первых, это было бы актом величайшего понта.  Джордж понты никогда не любил. И теперь не  жалует. На самом-то деле, ничего он и не придумывал, а просто — напросто посмотрел вовремя в окно.Ведь ежели бы тогда он не взглянул в окошко автобуса номер 31, то очень, очень многое в нашей жизни могло бы развиваться в другом направлении или даже под иным углом. Это в самом деле так.

 

Тут смело можно отвлечься от канонической темы и вспомнить следующие слова А.Хаммера, которые при определенном развороте сознания следует даже считать стихами. Или чем-то вроде стихов. Вот что писал – теперь седовласый, но еще крепкий в ногах А.Хаммер: «Движение новой материи. Энтропия белого времени.Черные кольца безумия на солнечной линии Проуна. Гоу-роу-оу».

 

Нельзя не иметь ввиду, что автобус номер 31 ехал в тот день июльский, по Будапештской улице города Купчино.Являющегося, по мнению некоторых специалистов-наблюдателей, столицей мира. Почтенный Билли Новик так думает. Ему, похоже, можно верить.

 

Но что же Джордж увидел в окно тридцать первого автобуса?

Что-нибудь эдакое, экзотическое, мистическое, коварное?

Непостижимо-непонятное? Нет, отнюдь. Просто вывеску  — Пивной бар «Аквариум». И все.         Потом автобус номер 31 поехал дальше.

 

Вот Вам наилучшее доказательство тезиса о том, что нужно вовремя и в правильном направлении посмотреть в окно.

Не все, к сожалению, это понимают.

И умеют это делать совсем  не все. Более того, некоторые и учиться даже этому не хотят.

В анналах истории Гуры сказано вот что: принц Горностай иногда многого не понимал, но ему казалось, и он даже был уверен в том, что очень неплохо знает историю куропатки, рожденной в его старой холщовой сумке.

 

Вам приходилось бывать на Будепештской улице? Или хотя бы проезжать по ней? Нет? И правильно.

Пивной бар «Аквариум» давно закрылся, поэтому делать там теперь совершенно нечего.

А тот автобус номер 31… .

 

                                                       НОМЕР ДЕВЯТЬ

 

Не исключено, что он едет и едет себе до сих пор.

 

Джордж однажды рассказывал, что в 1980-й год запомнился ему не тем, что в Москве проводилась Олимпиада. Та самая, которая 80. Только мало ли было самых разных Олимпиад в истории извечно регрессивного человечества?  Да и мало ли еще их будет?

Конечно, Джордж помнит, про Олимпиаду 80,  и даже помнит песенку про ласкового мишку. Хотя никогда ее не пел... Боб тоже этот милейший зонг никогда не исполнял. Однако 1980-й год запомнился Джорджу благодаря совсем другим событиям – в первую очередь, из-за рок-фестиваля в Тбилиси.

 

Мало кому известно, что в 1980 году, незадолго до исторической поездки на рок-фестиваль в Тбилиси, Джордж стал директором АКВАРИУМА. Вообще-то в те времена директоров  — администраторов — менеджеров у групп практически не было. Потому что и самих-то групп толком еще не было — что бы там ни говорилось в разных рок-энциклопедиях.

Трудно сказать по какой причине – и Джордж теперь не понимает, и Боб едва ли скажет – АКВАРИУМ решил использовать своего старого барабанщика в совершенно ему не свойственном административном качестве. Тем не менее, составили договор, составили и даже подписали!

 

Куда же потом подевался этот удивительный документ? У Джорджа его нет.

Быть может, он хранится у Боба? Только едва ли. Неужели этот документ – даже если он пропал бесследно  - был тогда составлен в двух экземплярах? С трудом в  это верится…

В том договоре точно имелась одна упоительно нехилая фраза, придуманная Бобом. Фраза о том, что с момента подписания этой бумаги АКВАРИУМ отдает себя Джорджу в полное его поднадзорье. Только после того, как АКВАРИУМ отдал себя ему в полное поднадзорье,  ровным счетом ничего не произошло. Не случилось поднадзорья. Даже на тбилисский рок-фест 1980 года Джордж не поехал. Хотя и мог. Значит не очень хотел.

 

В те давние – древние — чудесные — идиотические- благословенные – нон-стоп  совдеповские – восхитительно замкнутые – непередаваемо специальные  времена , АКВАРИУМ, безусловно, находился в состоянии постепенного приподъема.

После Тбилиси уже стало катить все больше и лучше, и сильнее, и круче. .

 

.  АКВАРИУМ  достаточно много времени проводил  неподалеку от станции метро «Технологический институт». Или от «Техноложки». Так вот, не слишком далеко оттуда находятся Дом культуры им.Цурюпы и 6-ая Красноармейская улица. С аквариумной точки зрения эти места  очень многим знаменательны. Джордж рассказывал, что как раз в 80-ом, в «олимпиадном» году, АКВАРИУМ несколько месяцев репетировал в «Цурюпе», а Сева Гаккель снимал квартиру на 6-ой Красноармейской. У Севы дома АКВАРИУМ тоже репетировал. Один из моментов — фрагментов – чаепитий —  репетиций на 6-ой Красноармейской зафиксировал фотограф Вилли Усов. Если взглянуть на его фото, то можно почувствовать особенное -  специальное -  уникальное – просветленное – чисто аквариумное состояние.

 

 

.                    ЧУВСТВО ШОССЕ И ОТНОСИТЕЛЬНАЯ СТАБИЛЬНОСТЬ

 

Не имеет значения, как оно называется.

 

Да, Джордж оказался весьма  специальным администратором. Только теперь этот расклад уже никак не исправить,  поезд давно  ушел. Зато он, Джордж,  знает и помнит чувство шоссе. В незабывавемые  репинские времена , когда они вместе с Бобом жили в одной палатке, Джордж этим чувством пропитался  сильно и до предела. Даже навсегда. В чем же заключается это чувство?

Объснить невозможно. Но если когда-нибудь летом, рано утром, вы окажетесь на Приморском шоссе и где-то недалеко будет тихо просыпаться, освещенный утренним солнцем залив, и мимо вас будет проезжать большой автобус с туристами, и вы помашете им рукой, и покажете «V», и если хотя бы некоторые из тех, кто едет в автобусе, также помашут вам в ответ – вот это и есть чувство шоссе.

 

Да, его невозможно объяснить – равно как и непрекращающегося ни на секунду пересечения потоков и направлений, и слияния неслияемого, и продвижения к невидимому, и  хриплого дыхания старого крокодила, и  золотые рассветы Окемуна, и дуэли старых голландских парикмахеров в горле розовой сойки, и кофейный голос игуаны, и бесконечный, привольный, счастливый полет над рекой  без берегов.

 

Однажды они втроем – Джордж,  Боб и Валера Обогрелов — гуляли в местах своего компактного проживания – Алтайская улица, улица Типанова, улица Ленсовета, тамошние дворики и садики.

Забрели на угол улиц Типанова и Ленсовета. Где-то в тех же краях обитал тогда и Александр Розенбаум. Джордж в то время зачем-то еще учился  в Первом медицинском.

Был ли он лично знаком  с Баумом? Да, наверное, немного был. Как раз в момент нахождения Боба, Джорджа и Валеры на углу двух вышеназванных улиц, неподалеку от магазина «Спорттовары»,  рядом с автобусно-троллейбусной остановкой, кто-то из дивной троицы затеял милую и славную игру. Заключалась она в следующем: один из них падал с воплями на проезжую часть улицы и размахивал руками. Похоже, что такого рода экспириенсы проводились милейшей компанией неоднократно. Джорджу запомнился только этот эпизод, да даже и не само по себе падение на проезжую часть и не сопуствующие ему дикие, несусветные вопли — эка невидаль!-  как удивленный – озадаченный – протестующий -  недоуменный – возмущенный взгляд Александра Яковлевича Розенбаума, оказавшегося тогда там же.Не на асфальте, разумеется, а на остановке.

 

АКВАРИУМ, кстати, тогда только-только начинался. Проблем у молодой группы было более чем. И группы-то еще тоже не было. Ей только предстояло родиться.

 

Розенбаум учился в Первом медицинском. Джордж учился там же. Больше их ничего не объединяло. По мере дальнейшего углубления в медицинскую учебу ( и одновременного с углублением  - охлаждения к ней) Джордж обзаводился новыми знакомыми. Тот же Вадим Васильев,  врач – пианист, не был близким другом Джорджа. Однако являлся  хорошим  его знакомым. В одном из институтских помещений время от времени репетировала группа, которой руководил Николай Хлебович. Джордж иногда заглядывал на эти неспешные  и вялые репетиции, сам он играть ни на чем не умел, хотя и очень-очень  хотел подобраться к барабанам – что удалось ему сделать только через некоторое время, в АКВАРИУМЕ. Хлебович немного сочинял сам и пел песни других авторов, в том числе и Розенбаума. На репетициях его группы – ее название Джордж, увы, позабыл, что, в общем-то и неудивительно – не происходило ничего по-настоящему занятного. На барабанах играл некто Стремоухов (Стрема).Только для Джорджа, уже в полной мере замороченного рок-н-роллом, это было гораздо лучше, чем неинтересные ему медицинские премудрости... В это время АКВАРИУМ уже начал активно рождаться, и вот тогда Джордж однажды попросил у Коли Хлебовича электрическую гитару. Старую, запасную, не очень ему нужную, но находившуюся в боевом и в рабочем состоянии. Попросил — взял на время — одолжил – отвез Бобу. Когда Боб взял в руки пусть и не слишком совершенную, но  все же настоящую  — а не самопальную  — электрическую гитару, то от восторга буквально оказался на грани шока!

 

В дальнейшем Хлебович стал врачом – как и большинство из тех, кто учился в медицинском институте. Кроме Джорджа. Джордж институт медицинский заканчивать не стал, и отучившись целых четыре года, ушел. Нахально «забил» на медицинский.  Зато потом поступил в театральный институт, на театроведческий факультет. Боб, несмотря на дружбу с Джорджем, никогда в медицинском институте им. академика И.П. Павлова не появлялся. Незачем ему было там появляться... Тогда как Джордж массу часов, минут и секунд провел на примате – то есть на факультете прикладной математики и процессов управления, где учился Боб.

Потому что там  репетировал АКВАРИУМ.

 

Студент-медик Николай Хлебович, причастный к тому, что Боб мог поиграть на настоящей электрогитаре, жил неподалеку от Первого медицинского.Одним из его соседей по здоровенному, многоквартирному, сталинско – кировско – ворошиловско — буденновско — калининско – ждановскому  дому с пятнадцатиметровыми потолками был Жак Волощук. Жак учился в Политехе и в должный час стал играть на басу  в группе ПИКНИК. Когда Жак играл в ПИКНИКЕ, то там тогда еще не было Эдмунда Шклярского. Говорить – размышлять – рассуждать — думать про ПИКНИК  без Шклярского столь же нелепо,  как про АЛИСУ без Кинчева (ведь когда-то бывало и такое!), про ДДТ без Шевчука или про АКВАРИУМ без Гребенщикова. Впрочем, бывали, точно бывали и такие странные времена, когда Шклярский в самом деле еще не играл в ПИКНИКЕ. Более того, Эдмунд даже как бы намеревался поиграть в АКВАРИУМЕ, причем в качестве бас-гитариста. Это информация может показаться чрезвычайно неправдоподобной, но тем не менее, это чистая, стерильная, даже сухая правда.

 

Джордж, например, помнит, как он вместе с Бобом поехал в гости к Эдмунду. Выйти на Эдмунда  — то есть познакомиться  с ним — вступить в контакт – пообщаться – побеседовать — побазарить – закорешиться  -помог знакомый Джорджа и Боба Ярослав Шклярский.  Он был  двоюродным братом Эдмунда. АКВАРИУМ  в то время только-только еще начинался. У Ярослава также была своя команда, она именовалась 2001 и базировалась в Горном институте. По иронии судьбы  — хотя никакой иронии в этом нет, и только законченный идиот сочтет полным иронии тот факт,  что пятнадцать тысяч лет спустя в Горном трудился, в свободное от АКВАРИУМА время, классический аквариумный бас-гитарист Михаил Борисович Файнштейн. Иногда также известный в отечественных рок-кругах под лейблом Васильев. Однако – sorry, Михаил! -   вовсе не про Васильева-Файнштейна сейчас песня поется.

 

Правда, с Эдмундом Шклярским отношения у АКВАРИУМА не сложились. Нет, никаких ссор не было. Просто Эдмунд  с юных лет уже шел по собственной творческой дороге. Когда Боб и Джордж.приехали к нему домой на Гражданский проспект, он сначала послушал аквариумный материал, а потом спел несколько своих песен. Джорджу кажется,  что тогда Эдмунд исполнил песню про великана, которая потом вошла в классический репертуар «Пикника». Немногочисленные совместные репетиции с АКВАРИУМОМ не дали никакого  результата.

 

Не без удовольствия заныривая в глубокие воды своего и аквариумного прошлого, Джордж поневоле обратил внимание на некоторую относительность разных архивно-исторических сведений, которыми время от времени потчуют публику почтенные рок-н-ролльные архивариусы. Нет, Джордж абсолютно  – ни в коей мере –  ничуть не пытался опорочить честный труд этих людей; правда, его самого в исторические реки – воды – озера – никогда не тянуло. Все же он давным-давно заметил, что многое в этих изысканиях не совсем соотвествует тому, чему оно вроде бы должно соответствовать.

 

Взять хотя бы все тот же АКВАРИУМ.

Да, он только начинался.

Не было ничего – ни инструментов, ни музыкантов.

Денег, естественно, тоже не было.Ничего и никого, кроме  Боба и Джорджа. И некоторого количества песен. Как выяснилось впоследствии, для начала этого оказалось вполне достаточно.

 

Однако вернемся к джорджевским заныриваниям в прошлое и к некоторым несоответствиям, случайно им обнаруженным  в так называемых исторических изысканиях. Не то, что бы несоответствий было дико много.  Когда человек читает что-то про свое прошлое ( в данном случае таким человеком оказался Джордж), то даже какие-то мелкие неточности его пусть и не удручают особенно, но и не радуют безгранично... Так вот, в  авторитетных хрониках указано, что АКВАРИУМ некоторое время базировался  на репетиционой точке группы Ярослава Шклярского, то есть группы 2001 на Малом проспекте, 40.

Некоторым временем следует считать …тут даже Джордж не сразу вспомнил, но потом, после заявил, что «базирование» продолжалось не более двух — двух с половиной репетиций. Максимум трех... Такого рода неточностей Джордж со временем в разных энциклосправочниках обнаружил не так уж и мало. Глубоко комментировать их у Джорджа не возникло желания, ему как бы просто нечего сказать также, например, в связи с текстом, повествующим о том, что «в первый относительно стабильный  состав группы вошли» -  вместе с Гребенщиковым и Гуницким  — «Александр Цатаниди – бас, и Михаил Воробьев –фортепиано».

 

С одной стороны, это вроде в самом деле так. Только «относительная» стабильность была  настолько относительной! Саша Цатаниди чуть-чуть поиграл в АКВАРИУМЕ на басу – впрочем, Джордж совершенно уже и не помнит, где сие могло происходить… ну разве что на убогой репетиционной базе в Зеленогорском Доме пионеров, куда нищий безаппаратурный АКВАРИУМ некоторое время ездил репетировать зимой 1973 года. Но Цатаниди в АКВАРИУМЕ не задержался. Ни одного концерта с ним не состоялось. Любопытно зато вот что:однажды, или в 2005-ом, или в 2006 году, Джордж получил по электронной почте письмо от Цатаниди из славного города Сиэттла. Джорджевский же е-мейл Саше подсказала замечательная Умка (она же Анна Герасимова), которая тогда путешествовала по Штатам и выступала перед российскими  эмигрантами в нескольких американских городах.

 

Цатаниди написал Джорджу. Джордж ему ответил. Их письма друг другу были теплыми и радостными, только они очень уж давно не виделись – лет двадцать пять, а то и побольше, да толком и не общались к моменту Сашиной эмиграции. Никакого дальнейшего развития их переписка, впрочем , не получила. Цатаниди в своем первом ( и единственном) письме сообщил Джорджу, что недолюбливает электронную почту. Но летом, наверное, опять приедет в Санкт-Петербург, как неоднократно уже поступал  в предыдущие годы. Джордж  рассказал об этом Бобу, тот ответил, что во время своего пребывания на гастролях  в Сиэттле видел старинного знакомого. Тогда они немножко поговорили…Ни о чем.

Цатаниди больше Джорджу ничего не писал. Ну что же делать, если  не любит человек электронную почту? Неизвестно также, приезжал ли он снова в Питер.

 

Не менее мифической в аквариумном контексте фигурой был и пианист Миша Воробьев. Джорджу он в большей степени запомнился как человек с деловыми наклонностями и умеющий в нужное время доставать аппарат, а также как юрист. Хотя, разумеется, и на фоно вроде бы неплохо играл порой…

 

Все, что происходило с АКВАРИУМОМ, представлялось тогда и Бобу, и Джорджу, естественным и  правильным, волшебным и закономерным. Они знали — понимали – чувствовали, что иначе не должно быть. Проблемы, конечно, возникали, но как-то они решались без лома и напряга. Это трудно – сложно – отчасти и невозможно объяснить, -  считает Джордж.

 

В один  день Джордж покинул АКВАРИУМ. Не очень-то уж круто — ловко – здоровски – и мастерски играл он на ударных.

 

 

АКВАРИУМ КАК АНАЛОГ МАСОНОВ

 

.

С чувством ритма все было в порядке, а играл не очень. Но любил. Особенно любил играть на перкуссии. Да, не слишком совершенно играл. Сам это понимал прекрасно. Был даже намерен ситуацию эту  изменить. Пытался немножко ее изменить. Ну подучился бы, в конце концов… Набил бы себе потихоньку руки (и ноги).  Ведь не жители Олимпа, не боги обжигают так называемые горшки. Правда, не слишком понятно, для чего и зачем же им нужно горшки обжигать…

 

В те магические времена, когда АКВАРИУМ только начинался, Джордж стал ходить на занятия в музыкальную школу для взрослых, в класс ударных инструментов. Походил. Потом еще чуть-чуть. Даже пользу некоторую ощутил – ведь преподавателями были опытные, классные  барабанщики. Потом Джордж отчего-то перестал ходить.в музшколу. Не то, чтобы времени не хватало…Просто взял и перестал. Не в кайф стало. К тому же репетиции в театральной студии немного этому мешали. В общем, не покатило.

Finita .Caramba. Coda.

 

Боб, когда узнал об этом, был не слишком доволен.

Но и не был особенно расстроен.

 

Джордж мне говорил, что никогда, совсем никогда, совершенно никогда не жалел об одном своем поступке – то есть о том, что покинул АКВАРИУМ...Ведь в его жизни появился театр. Совместить его и АКВАРИУМ было невозможно.Двух таких зверей незачем держать в одной клетке. Правда, особенной радости в связи с его уходом никто из группы не испытывал( и сам Джордж  -  тоже), хотя глубинную, истинную суть произошедшего все понимали. Быть может, лучше остальных это прочувствовал Боб. Он понимал, что путь к своим мирам не бывает прямым и ровным.

 

Без малейшей связи с вышесказанным нельзя не сделать общим достоянием высказывание одного идиота, который заявил однажды (точная дата этого высказывания неизвестна), что в развале лениградского  рок-клуба виновата еврейско-аквариумная мафия. Когда Джорджу рассказали про эти дивные чудесные слова, был и удивлен, и зол немало, потому что терпеть не может никаких проявлений антисемитизма, и тем более, ежели они появляются в  рок-н-ролльной среде. Боб, узнав об этом, заявил : «Высокий класс! АКВАРИУМ как аналог масонов. Польщен!».

 

На Алтайской Боб и Джордж нередко заходили в гости друг к другу. Даже часто.Так продолжалось из года в год, много лет подряд. Однажды Боб пришел к Джорджу – кстати, такими радостями –глупостями,  как угощение друг друга чаем или кофе, они никогда не занимались. Правда, Джордж предполагает, что «угощательно-закусывательной» частью  визитов, скорее всего, занимались мамы или бабушки. Итак, когда Боб пришел к Джорджу, то тот показал ему свое стихотворение, которое недавно написал. Боб тут же, сходу, сочинил песню, и спел ее, и она была записана на любительский пленочный магнитофон. Только запись за долгие и извилистые  годы не сохранилась. Джордж помнит мелодию той, исчезнувшей песни. Оказывается, Боб тоже ее не позабыл, и даже впомнил  — когда Джордж ему показал текст -  это стихотворение. Только записывать заново не захотел. Наверное, он прав. Сложно теперь воскресить то, что жило и бурлило в доисторическом 1972 году.

 

В глазах твоих, уставших плакать

Я видел страх за завтрашний рассвет

К руке моей, слезой её закапав,

Прижалась ты, прекрасна как сонет

 

Как мотылёк, в огне свечи сгоревший,

Ты гибнешь, ангел света и добра.

На льду вдруг столько стало трещин

И тонет всё, надёжное вчера.

 

Тиши ночной обманчиво молчанье

И голоса полны печальных нот,

Оставил день нам звуки на прощанье

Бредущих по асфальту ног.

 

Эта песня не сохранилась...Немного жалко.

Только этот день — этот вечер- этот миг — этот взлет – все равно остался и сохранился навсегда.

Он никогда и никуда не уйдет.

 

Когда Боб с Джорджем пугали в детстве старушек в дворе своими «откровениями» про шизофренников и про многоликие маниакально – депресивные психозы, то примерно тогда… ну, или немного позже, в данном раскладе полицейско-ментовская точность особенного значения не имеет, — юный Пурушотамма умел издавать очень странный и специальный звук. С одной стороны, это немножко напоминало смех. Такой специальный смех — зевок с поскрипыванием, что-то вроде гортанного возгласа злодея-великана, страшно обрадованного тем, что он увидел сверху, с вершины своей жуткой горы очередную жертву, которая  скоро попадет к нему в лапы. В самом деле, когда Боб этот звук издавал, то Джорджу было понятно, что друг его чем-то весьма доволен. А если хрипло-скрипучее сотрясание воздуха слышал кто-нибудь из других людей, то запросто даже могло возникнуть небольшое недопонимание. В дальнейшем, в будущем уже давно ставшим вчера, звук исчез.

 

 

ДВИЖЕНИЕ В СТОРОНУ ПРИМАТА  И ДРУГИЕ

 

Он не дотянул немного до тех времен, когда начался АКВАРИУМ.

 

Джордж считает, что место обучения Боба – факультет прикладной математики в университете или примат, безусловно очень многим послужило для становления  АКВАРИУМА. Больше чем Первый Медицинский, где несколько лет валял дурака Джордж. Ведь там, в Первом меде, ничего особенно аквариумно-полезного не происходило. Ну да, привез Джордж оттуда электрогитару для Боба; ну, пианист Вадим тоже там учился. А что еще-то? Больше ничего. Разве что некий студент по фамилии Вайшвилло – имя его как-то улетучилось из джорджевской памяти; быть может, Вайшвилло – и есть его имя, а не фамилия? Как бы там  ни было, Вайшвилло, весьма в меру неплохо для тех лет осведомленный по части рок-н-ролла, больше всего любил говорить « в кайф» и, соответственно, «не в кайф». Часто смеялся, показывая не самые здоровые на свете зубы. В результате общение с Вайшвиллой дало жизнь одной специальной песне, которая звучит на «Искушении Святого Аквариума». Как ни странно, «Песню о кайфе» сочинил Джордж.

 

Который не слишком много придумал песен. Джордж считает, что если бы он даже не покинул аквариумные ряды в 1975-ом, то едва ли прославился бы в дальнейшем как выдающийся рок-композитор. В случае с песней про Вайшвиллу Джордж обошелся минимальным количество аккордов, да еще и  спел. Боб относился к вокально-исполнительским джорджевским забавам с мягким дружеским пониманием. Много лет спустя даже был издан компакт-диск с абсурдистким доисторическим альбомом. Который несмотря на чудовищно-неповторимый саунд, не слишком большое исполнительское матерство и прочие специфические особенности, все равно является по-своему яркой и по-настоящему концептуальной психоделической пластинкой. Слушать ее, правда, не очень легко. Тяжеловато. Почти невозможно. Не все на это способны. Тем не менее,  кто-то иногда все-таки осуществляет такие смелые эксперименты над собственным сознанием.

 

Записывался альбом «Искушения» на примате, где к тому времени Бобу удалось каким-то образом выхлопотать у университетского руководства под аквариумные нужды приличных размеров комнату рядом с актовым залом. Там помещался  аппарат, и по вечерам можно было репетировать, потому что лекции в зале читались, в основном, только в утреннее и дневное время. Джордж обычно побыстрее откручивал свой учебный день в медицинском, и поскорее ехал на примат. Он вспоминает, что «Искушения» они с Бобом записали во время зимних каникул, за три дня. С помощью самопального микшера, который иногда пусть скверно, но работал. Аппаратчиком АКВАРИУМА в то время был Марат Айрапетян. Марат тоже учился на примате. Потом Марат женился на Липе (Ольга Липовская). Не очень долго продолжалось у них  таинство брака. Потом  - но не сразу! — Марат развелся с Липой и уехал домой, в Ереван.

 

В период заселения АКВАРИУМА на примат Боб и Джордж не только почти постоянно занимались своими аквариумными делами, но еще и разработали основные положения Теории Всеобщих Явлений. Как давно известно, ТВЯ «представляет из себя теорию, систематизирующую и объясняющую все факты жизни на основе их внутренней взаимоцелесообразности».

 

Родилась эта воистину универсальная теория на стыке «восточнолеруанского концептуализма, примитивного бретонизма и средненародного мифотворчества и предсталяет из себя строго научный фундамент для центральных логических построений». Основной материал ТВЯ содержится в двух статьях и двух теоремах. Центральное место занимает  «Теорема о птице сжегшей землю». Она доказывается двумя постулатами. Первый – «Три равно восьми», а второй – это 2-й постулат Хамармера: «Хай-хед – это высокая шляпа о двух плоскостях». Большое  значение в становлении ТВЯ имеют «теория двойного народонаселения» и исследовательская статья «О трудах академика Бурзуха». В последней рассматриваются градации окнооткрывания; о которых Бурзух писал: «Окна бывают открытыми, полуоткрытыми, полузакрытыми и закрытыми». Масштабность данного умозаключения не подлежит ни малейшему сомнению. Не менее серьезными и значительными были и другие исследования, возникшие в безграничных недрах всеобъемлющей Теории Всеобщих Явлений.

 

Ударную установку купили у группы САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. Володя Рекшан и его знаменитая группа  базировались тогда в помещении какого-то НИИ на Суворовском, Джордж с Бобом туда подъехали и за триста рублей приобрели целую,  вполне приличную (пусть и старенькую немного ) «кухню», на которой прежде играл Коля Корзинин.

Первое выступление АКВАРИУМА происходило в крошечном ресторанчике «Трюм» на Крестовском острове. Это была чья-то свадьба. Трудно вообще-то придумать группу более неподходящую для игры на свадьбе, только свадебный народ все равно вовсю веселился. Джорджу кажется, что Аквариум получил за эту игру пятьдесят рублей, не меньше. Совсем недурственно для тех времен...

Вскоре АКВАРИУМ снова играл на свадьбе.На этот раз в «Англетере».  Качество исполнения оставалось примерно на том же уровне, зато у господ музыкантов появились ощущения  самодостаточности и причастности к чему-то большему. И даже некоторой самореализованности.

 

«Через несколько лет ее у меня украли. Жалко. – вспоминает Джордж о своей  ударной установке.  – Правда, к этому моменту она мне была не очень нужна, все свои силы я тогда отдавал театру под руководством Эрика Горошевского, а в группе по имени АКВАРИУМ уже не играл».

 

Боб побывал в Сайгоне раньше Джорджа. Потом они поехали туда вместе. Параллельно в городе было еще несколько кофеен, в которых тоже собирались любители легкого неформального общения... «Рим», «Ольстер», «Эльф», «Орибита». Кафе-автомат на углу Рубинштейна и Невского назывался «Ханой» или «Гастрит».АКВАРИУМ и его компания искали свой частный, камерный уголок, и в результате нашли небольшую кафешку на углу Литейного проспекта и улицы Некрасова. Назвали ее «Abbey Road». Некоторое время там, в «Аббатской дороге», принципиально собиралась вся аквариумная группировка, так была предпринята слабая попытка мелкой оппозиции Сайгону. Правда, Сайгон все равно победил. Неподалеку от «Аббатской дороги»,на Литейном, в большом дворе имелся уютный сад, он именовался «Пале-рояль». Только самым популярным садом все равно был Строг, волшебный строгановский садик на Невском, возле Мойки, он тогда еще не превратился в то, во что, к сожалению, превратился теперь.

 

Много лет спустя Джордж оказался в том здании, где раньше находились университет и АКВАРИУМ. Здесь теперь царствовала ужасающе-почтенная организация под названием областное правительство и множество более мелких, скучных контор.

Там, где раньше на первом этаже были сцена и большой зал, нынче поселилась банальная столовая. Скучно пахнет  вторыми блюдами.

А в углу, где когда-то скрывалась от суетного мира священная комната АКВАРИУМА, стоят столы, ящики, перегородки…Как трудно поверить, что здесь  удалось  записать «Искушения Святого Аквариума», сорокапятку «Менуэт Земледельцу» и джем с группой ZA.

Джордж зашел в столовую, недовольно поглядел на изменившееся пространство, наспех сжевал какую-то стандартную еду и поскорее ушел. Больше никогда туда не возвращался. Даже если он оказывается иногда где-нибудь неподалеку, то все равно не тянет его больше к этому дому. В котором давным – давно, миллиард миллионов лет назад, начинался АКВАРИУМ .

 

Джордж однажды сказал: «Мне очень хорошо запомнилось,  как Сева Гаккель неоднократно повторяет в своей аквариумно-биографической книге: «Мы были другими…».

Эти слова объясняют многое.

Да, в самом деле все мы были Другими. По отношению к большинству тех, кто живет рядом с нами.  Мы ничем не лучше их, и они не хуже нас, просто мы в самом деле Другие, и поэтому у нас бывают разные «хорошо» и «плохо», мы по-разному оцениваем будущее и прошлое, мертвое и настоящее, доброе и тяжелое, холодное и черное. Иначе и не может, не должно быть.

Потому что мы – Другие.

Другие влюбляются и ссорятся. Другие работают, рожают, трахаются, ссорятся, мирятся, одалживают друг у друга то, что им хочется одолжить.

Другие курят траву, пьют чай,  кофе и еще то, что им хочется пить.

Иногда Другие даже напиваются.

Зато некоторые Другие полностью завязали со спиртным.

Другие читают книги, болеют, смотрят фильмы, играют в шахматы, надевавают варежки – если зимой им холодно, сочиняют стихи и песни.

Другие ходят на концерты – желательно по знакомству и с проходкой, чем за живые деньги.

Покупают машины. Изнашивают джинсы. Покупают новые. Иногда эмигрируют. Иногда умирают. Другие совсем  не ангелы, с ними происходит тоже, что и со всеми остальными людьми.

Или не происходит. Только они все равно — Другие.

В клане —  в сообществе — в касте -   в группе –  в прослойке Других есть свои подразделения и градации, герои и монстры, романтики и упертые.

Свои Вайшвиллы и Раутбарты, свои Регины и Колесниковы. Свои Раппопорты и Козевы.        Свои емалауты.

В анналах истории Гуры сказано – скорее всего, это справедливо,  — что принц Горностай зиму любил больше, чем лето и в результате отправился в Челябинск не самолетом, а на поезде.

 

.Время от времени на Боба накатывало ( как бывает с любым пишущим, сочиняющим человеком), и тогда он хватал ручку, блокнот и начинал что-то записывать. Происходило это где угодно: в метро, на Невском, в саду, на лестнице, во дворе. Боб останавливался, садился – и писал...Все правильно, так и следует поступать, ведь когда тебя зовет к себе Муза, то ты не имеешь права не взять ее до конца или не в полную свою силу.

Несколько его древних  набросков до сих пор хранятся  в одном старинном джорджевском блокноте.

 

Пришел Файнштейн, он оставил за своей спиной вроде крутой состав   - ПСИХОДЕЛИЧЕСКАЯ ФРАКЦИЯ. С появлением Михаила АКВАРИУМ – на тот период времени – вдруг обрел некоторую законченность и даже приблизительную завершенность.

В скором времени к АКВАРИУМУ подоспел и Дюша, который и так-то был рядом, просто не сразу до него дошло, что хватит уже ему разводить СТРАННО РАСТУЩИЕ ДЕРЕВЬЯ и давно пора занять свое законное место.

Аквариумное колесо закрутилось веселее и с еще большей скоростью.

 

Так начинался.АКВАРИУМ

 

  (1550)

Аватар (Artur)

  Artur

манипуляции сознанием

февраля 26, 2012   Работы автора   Artur

Ноам Хомский, американский лингвист, политический публицист и теоретик, психолог, профессор лингвистики Массачусетского технологического института сформулировал 10 способов манипуляции массовым сознанием через СМИ. Вот они:

1- Отвлечение внимания

Основным элементом управления обществом является отвлечение внимания людей от важных проблем и решений, принимаемых политическими и экономическими правящими кругами, посредством постоянного насыщения информационного пространства малозначительными сообщениями. Прием отвлечения внимания весьма существенен для того, чтобы не дать гражданам возможности получать важные знания в области науки, экономики, психологии, нейробиологии и кибернетики.
«Постоянно отвлекать внимание граждан от настоящих социальных проблем, переключая его на темы, не имеющие реального значения. Добиваться того, чтобы граждане постоянно были чем-то заняты и у них не оставалось времени на размышления; с поля – в загон, как и все прочие животные (цитата из книги «Тихое оружие для спокойных войн»).

2- Создавать проблемы, а затем предлагать способы их решения

Данный метод также называется «проблема-реакция-решение». Создается проблема, некая «ситуация», рассчитанная на то, чтобы вызвать определенную реакцию среди населения с тем, чтобы оно само потребовало принятия мер, которые необходимы правящим кругам. Например, допустить раскручивание спирали насилия в городах или организовать кровавые теракты для того, чтобы граждане потребовали принятия законов об усилении мер безопасности и проведения политики, ущемляющей гражданские свободы.
Или: вызвать экономический кризис, чтобы заставить принять как необходимое зло нарушение социальных прав и сворачивание работы городских служб.

3- Способ постепенного применения

Чтобы добиться принятия какой-либо непопулярной меры, достаточно внедрять ее постепенно, день за днем, год за годом. Именно таким образом были навязаны принципиально новые социально-экономические условия (неолиберализм) в 80-х и 90-х годах прошлого века.
Сведение к минимуму функций государства, приватизация, неуверенность, нестабильность, массовая безработица, заработная плата, которая уже не обеспечивает достойную жизнь. Если бы все это произошло одновременно, то наверняка привело бы к революции.

4- Отсрочка исполнения

Другой способ продавить непопулярное решение заключается в том, чтобы представить его в качестве «болезненного и необходимого» и добиться в данный момент согласия граждан на его осуществление в будущем. Гораздо проще согласиться на какие-либо жертвы в будущем, чем в настоящем.

Во-первых, потому что это не произойдет немедленно. Во-вторых, потому, что народ в массе своей всегда склонен лелеять наивные надежды на то, что «завтра все изменится к лучшему» и что тех жертв, которых от него требуют, удастся избежать. Это предоставляет гражданам больше времени для того, чтобы свыкнуться с мыслью о переменах и смиренно принять их, когда наступит время.

5- Обращаться к народу как к малым детям

В большинстве пропагандистских выступлений, рассчитанных на широкую публику, используются такие доводы, персонажи, слова и интонация, как будто речь идет о детях школьного возраста с задержкой в развитии или умственно неполноценных индивидуумах.
Чем усиленнее кто-то пытается ввести в заблуждение слушающего, тем в большей степени он старается использовать инфантильные речевые обороты. Почему? «Если кто-то обращается к человеку так, как будто ему 12 или меньше лет, то в силу внушаемости, в ответ или реакции этого человека, с определенной степенью вероятности, также будет отсутствовать критическая оценка, что характерно для детей в возрасте 12 или менее лет.

6- Делать упор на эмоции в гораздо большей степени, чем на размышления

Воздействие на эмоции представляет из себя классический прием, направленный на то, чтобы заблокировать способность людей к рациональному анализу, а в итоге и вообще к способности критического осмысления происходящего. С другой стороны, использование эмоционального фактора позволяет открыть дверь в подсознательное для того, чтобы внедрять туда мысли, желания, страхи, опасения, принуждения или устойчивые модели поведения…

7- Держать людей в невежестве, культивируя посредственность

Добиваться того, чтобы люди стали неспособны понимать приемы и методы, используемые для того, чтобы ими управлять и подчинять своей воле. «Качество образования, предоставляемого низшим общественным классам, должно быть как можно более скудным и посредственным с тем, чтобы невежество, отделяющее низшие общественные классы от высших, оставалось на уровне, который не смогут преодолеть низшие классы.

8- Побуждать граждан восторгаться посредственностью

Внедрять в население мысль о том, что модно быть тупым, пошлым и невоспитанным…

9- Усиливать чувство собственной вины

Заставить человека уверовать в то, что только он виновен в собственных несчастьях, которые происходят ввиду недостатка его умственных возможностей, способностей или прилагаемых усилий. В результате, вместо того, чтобы восстать против экономической системы, человек начинает заниматься самоуничижением, обвиняя во всем самого себя, что вызывает подавленное состояние, приводящее, в числе прочего, к бездействию. А без действия ни о какой революции и речи быть не может!

10- Знать о людях больше, чем они сами о себе знают

В течение последних 50 лет успехи в развитии науки привели к образованию все увеличивающегося разрыва между знаниями простых людей и сведениями, которыми обладают и пользуются господствующие классы.
Благодаря биологии, нейробиологии и прикладной психологии, «система» получила в свое распоряжение передовые знания о человеке, как в области физиологии, так и психики. Системе удалось узнать об обычном человеке больше, чем он сам о себе знает. Это означает, что в большинстве случаев система обладает большей властью и в большей степени управляет людьми, чем они сами. (1262)

Клаудиа Рогге

декабря 22, 2011   Работы автора   Клаудиа Рогге

1/

2/

 

3/

 

4/

 

5/

 

6/

 

7/

 

8/

 

 

  (1517)

Востание машин

декабря 15, 2011   Работы автора   Максим

 

(1816)

кукла

декабря 10, 2011   Работы автора   первый отдел

(1427)